Черные крылья Бога
Шрифт:
Кавказ.
Серый, домашней выпечки хлеб, кучки крупнозернистой соли, свежие огурчики, зелень, противень с яичницей на свиных шкварках – что еще человеку с утра надо!
Ну, кроме чарки на опохмел и на поправку здоровья.
Особенно, если он пару дней назад и сам с жизнью проститься успел, и товарищей схоронил.
– Куда идете-то? – дядя Миша деловито собирал куском хлеба остатки яичницы. – Помощь нужна?
Я не спеша прожевал.
Мама всегда говорила: «Не разговаривай с набитым ртом».
А доброму совету грех не последовать.
– К Князю идем, дядь Миш, – вздыхаю. – На юг. Что до помощи…
– Почему ж только теперь? – полковник откинулся, щипнул пробегавшую мимо молодуху за крутую задницу. – Чаю принеси! Всем!
Помолчал немного.
Опрокинул, ни на кого не глядя, чарку.
Крякнул.
– Я, Егор, всегда казаком был, – выдыхает. – Потомственным. Моих пращуров, станичных атаманов, прям отсюда в Сибирь вывозили. Из этой самой станицы…
О как, думаю.
А я и не знал.
Для меня дядя Миша вообще-то был просто Батей.
А подробности меня в ту пору зеленую почему-то и не интересовали.
Вообще.
Да и сейчас, честно говоря, только разве что чисто практически.
А кто и кого тут в Сибирь высылал – так когда это было-то…
В доисторические, считай, времена.
– А как, кстати, станица-то называется? – несмотря на ледяное обливание, зеваю спросонок. – А то, как вчера тебя увидел, так даже и спросить забыл…
Мелешко коротко хохотнул:
– Во дурь молодая! Пить-то когда научишься, щенок толстолапый?! Мы ж вчера с тобой об этом полвечера разговаривали! Ну, да ладно. Забыл и забыл. Не поверишь, Егор. Буденновская она называется. В честь того самого. А до революции, говорят, Мелешенская была, по нашей фамилии. Предки мои тут атаманили, понимаешь. Значит, и мне сам Бог велел…
Я пожал плечами.
Название мне ничего не говорило.
То есть абсолютно.
Я, конечно, историю знаю и люблю.
Но не в таких, простите, подробностях…
…Мне нравилось, как дядя Миша пьет чай.
Всегда нравилось.
Вот и теперь он не торопясь прихлебывал крутой кипяток, закусывал янтарными медоносными сотами.
Основательный мужик.
Надежный.
– А чего тебе от Князя-то надо? – чмокает, облизывая толстые, короткие пальцы.
Я немножко подумал.
Говорить или не говорить?
Лучше, наверное, все-таки сказать.
Дядя Миша – друг.
Даже больше чем друг.
Наставник.
Ежели что – поймет…
– Тут, понимаешь, дядь Миш, какая фигня, – тяну. – Вообще-то, он мой отец. Так, прости, получилось…
Минута молчания.
– Вот оно как, – старый медведь взглянул на меня как-то по-новому. Может, сходства искал, может, еще что-нибудь. – Ну, тогда – да. Привет Дмитрию передавай. Правильный он мужик. Хоть, извини, и не из простых. Порода. А по тебе и не скажешь…
Теперь пришла моя очередь удивляться.
Ну, дела!
Все знают моего папашу, надо же!
Кроме меня, сынули, блин, единокровного.
Дела…
– Только через Горячий Ключ вы не пройдете, – вздыхает, думая о своем, дядя Миша, – там горцы шумят. Адыги. Раньше-то они мирные были, теперь нет. Сколько волка ни корми, зверье – оно и есть зверье. По-другому идти придется…
– Как?
– Дай подумаю… В принципе, у вас два пути. Один – кружной. Через Славянск
к Новороссийску. Там, если с морячками договоришься, – до самых Сочей довезут. Вот только не договоришься. Денег не хватит. Да и бора у них вот-вот пойдет. Ветер такой. В такие дни только психи в море идут, а среди них, почитай, психов и не осталось ни одного. Все к твоему папаше сбежали, он психов любит и, похоже, коллекционирует. Даже мои хлопцы, кто поотмороженней, в его сторону смотрят. А по дороге не пройдешь. В Геленджике ворье сидит, а за тебя твой отец немало заплатить может. Да и посольство с тобой не бедное, Корн вчера рассказывал. Опять же, шахтеры, что вы с собой прихватили, – народ тороватый. Есть что пограбить. Дальше еще хуже. Горцы балуют, дорога, почитай, развалилась. А она, брат, горная. Серпантин. Так что придется тебе по-другому идти… В горах ты вроде ходил. Умеешь. Тогда пойдешь через Армавир на Каладжинскую, там казачья застава. Ну, станица и все такое. Там – вверх по Малой Лабе, речка такая. Дальше через водораздел перейдете – и ты, почитай, у Князя в центральной резиденции. В Каладжинской атаманом тезка твой, Егорка Несмеянов. Толковый казак. Я тебе цидульку дам, с лошадьми поможет. А еще лучше…Мелешко замолчал, что-то обдумывая…
– Что лучше-то?
– Лучше… лучше… – полковник явно что-то обдумывал.
Я решил его не торопить, достал сигаретку, не спеша прикурил, попыхивая.
Дядя Миша глянул неодобрительно.
Сам он табака не курил и других не поощрял.
Но мне прощалось.
Все остальные сидящие за столом тоже поморщились, но слова не сказали.
Хозяин – барин.
Не запретил, значит, так надо.
Его дело.
Строго тут у них.
– Вот что, – решается, наконец. – Тебе, один хрен, проводник нужен. А я, извини, не могу хозяйство оставлять. Игнат!
Один из сидящих за столом молодых казаков вскинулся, глянул на атамана вопросительно.
– С ними пойдешь. Князю гостинец отнести надо, – и, повернувшись ко мне, добавил: – Племяш мой. Сына-то, сам знаешь, Бог не дал…
…Знаю, дядь Миш.
Очень хорошо знаю.
И то, что дочку единственную твою, пока ты в Крыму воевал, какие-то подонки зарезали, – тоже знаю.
Сначала изнасиловали, потом зарезали.
Вырвали из ушей маленькие золотые сережки…
…Потому-то ты, старый медведь, и относился к нам, молодым офицерам РЭК, как к своим детям.
Над каждым убитым по ночам плакал.
Знаю.
Все знали.
Только не говорили никому, и тебе в том числе.
Стеснялись…
Я поднялся и, подойдя к атаману, обнял его за слегка обвисшие и погрузневшие плечи:
– Дядь Миш, – улыбаюсь. – Пень ты старый…
Он неожиданно всхлипнул, махнул рукой:
– Пошли все отсюдова. Вон!! – и кулаком по столу, аж противень подскочил. – И ты тоже поди. Погуляй пока…
Казачков как ветром сдуло.
А я остался.
Мне дядя Миша – не указ.
Подошел к стенному шкафчику, вынул оттуда штоф с горилкой, плеснул в два стакана.
Выпили не чокаясь.
Дядя Миша старательно отводил глаза.
– Я ведь ее, Ленку-то, замуж за тебя хотел отдать, – не выдерживает наконец. – Помнишь, фотки показывал? То-то. Присматривался. Ты и сам парень стоящий был. Из Москвы. И семья хорошая. И никуда б ты не делся! Попробовал бы ослушаться, я б тебя… Так?!