Черные крылья Бога

…Я не буду описывать, как мы шли по этому серпантину.

Просто не хочу вспоминать.

Покрытие дороги было почти полностью размыто оползнями, и нам все время приходилось идти на цепях и лебедках.

Как только мы останавливались, чтобы перевести дух, на нас тут же нападали аборигены.

Достаточно сказать, что семьдесят с небольшим километров мы прошли за без малого две недели.

И потеряли при этом добрую треть отряда.

Эти суки научились извлекать выгоду даже из разлившейся нефти – нас закидывали бутылками с зажигательной смесью и обстреливали горящими стрелами из луков.

Тела убитых и сгоревших товарищей мы везли с собой – иначе их бы элементарно сожрали твари, никогда, я думаю, не имевшие ничего общего с человеческим обликом…

…На подступах к Туапсе им удалось поджечь джипак Чарли, где в большинстве своем хранились наши припасы.

Дальше пришлось идти впроголодь.

А сам Чарли в очередной раз метался в бреду в штабном джипаке – у него был ожог больше пятидесяти процентов и боль, которую не могли остановить даже лошадиные дозы наркотиков.

А еще через пять километров после Туапсе убили Машку.

Было жарко, она на минуту сняла душный кевларовый шлем и попыталась откинуть назад мокрую от пота гриву темных волос.

В этот самый момент и ударил ее чуть ниже кадыка этот чертов дротик – да какой там дротик! – простая палка с привязанным грубым металлическим наконечником.

Она упала лицом вниз, и я с ужасом увидел, как этот наконечник медленно выходит наружу, разрывая мышцы и тонкую кожу шеи возле самого позвоночника.

Как раз в том самом месте, которое я очень любил целовать.

Там еще была родинка, в обычное время она пряталась за густыми темно-каштановыми волосами.

Нежно-коричневая на молочно-белой коже.

Как все зеленоглазые шатенки, Машка была белокожей.

Это уже в походе она слегка побронзовела.

По сравнению со мной – слегка…

…Я, кажется, что-то кричал.

Потом залез в джипак и расстрелял весь боезапас стационара.

Меня даже не пытались останавливать.

…Он еще кричал что-то победное, этот перемазанный горелой нефтью и сажей урод, когда в него входили первые пули, – да какие там пули, малокалиберные снаряды автоматической зенитной установки, по ошибке названной кем-то еще очень и очень давно стационарным армейским пулеметом.

Так давно, что наверное, даже отец не помнит…

Через некоторое время от него остались только покрытые кровью и слизью мясные ошметки.

Сначала от него.

А потом от всей их гребаной деревни.

Мы шли не воспитывать и не отпугивать.

Мы шли – убивать.

Всех.

Мы были единым целым, я и мой отряд.

Одним большим, смертельно раненым зверем…

…Я потом долго сидел посреди того, что было их поселком.

Жалкие лачуги, собранные из каких-то ящиков, коробок, досочек, жестянок.

То, что еще не догорело.

И то, что просто не могло сгореть.

Я положил ладонь на камень.

Примерился и с силой вогнал тяжелый десантный нож прямо в перекрестие линии любви и линии жизни…

С этого момента мы их стали бить на опережение.

Увидел, что-то шевелится, – стреляй.

Иначе с этими тварями просто нельзя…

…Казаки рассказывали, что в Сочи, во владениях Князя, очень чистое море.

Так получилось, что пологий естественный залив каким-то образом защитил город от дряни, разлившейся в черноморских портах.

Маша страшно хотела в нем искупаться, благо, для конца октября здесь было удивительно тепло – градусов двадцать пять – двадцать семь.

А она никогда не видела моря и никогда не купалась в прозрачной соленой воде…

Всё.

Хватит об этом.

Точка…

…Мы все-таки дошли.

Блокпост на Магри был настоящей крепостью.

Мы остановились после очередного витка серпантина, я привел себя в относительный порядок, поправил берет, взял в руки белую тряпку и решительно пошел вперед.

Когда до крепости оставалось тридцать шагов, я остановился.

В стене открылась небольшая узкая дверь, и навстречу мне вышел высокий жилистый мужик в камуфляже и круглых металлических очках.

В его облике было что-то неистребимо европейское.

Он подошел, и мы обменялись рукопожатием.

– Я – Ивар Туупе, командир блокпоста, – произнес он с характерным прибалтийским акцентом и вопросительно взглянул мне в глаза.

Ну, Ивар, думаю, – значит, Ивар.

Делов-то…

– Егор Князев, командир отряда охраны, – козыряю. – Сопровождаю московское посольство.

Моя мятая, в разводах глины униформа и двухнедельная полубородка-полущетина являли разительный контраст его подчеркнуто аккуратному облику.

Ну и хрен с ним.

Он коротко понимающе кивнул и резко махнул рукой в сторону крепости.

Железные створки ворот начали медленно разъезжаться.

Пока остатки отряда медленно втягивались вовнутрь, Ивар предложил мне выпить чаю в караульном помещении.

В караулке пахло чаем, сухарями и ружейным маслом.

Это показалось настолько родным, что мне захотелось расплакаться, но я сдержался.

Мы уселись за короткий, сколоченный из струганных досок стол и улыбнулись друг другу.

Он мне нравился.

Прибалт коротко махнул рукой молодому армянистому пареньку, и перед нами появились две дымящиеся солдатские кружки.

Между ними, на листе бумаги, выросла горка белого кускового сахара.

Ивар осторожно взял один из кусков, с хрустом надкусил и аккуратно отхлебнул обжигающе горячий напиток.

У меня с кипятком отношения складывались более напряженно, и я потянулся за сигаретами.

– Ваши люди не будут возражать, если мы попросим их сдать оружие? – прибалт испытующе посмотрел мне в глаза.