Черные люди
Шрифт:
«Царь силен, потому что его поддерживают богатые люди, — рассказывает дьякон, — они дают денег на войну против ляхов. Один московский купец дал 600 000 рублей — вот как богата эта земля. Как богаты эти люди! Купец этот знаменит, у него в Москве роскошные хоромы. Троицкая лавра дала 100 000. Патриарх давал сто сундуков с деньгами, да царь не принял. Войска у царя — 700 000 человек. 300 000 человек одной гвардии! 50 000 человек — в панцирях!»
«Московиты так богаты и сильны, — записывал, поражаясь, араб, — что нам надо бы перенимать обычаи у них, а не им у нас!»
«О, какая здесь жестокая, морозная зима! — записывает дьякон Павел вместе с другими мелочами. —
«На базаре продают все мороженое: мясо, молоко, масло. Битые свиньи стоят в санях как живые. Все удивительно дешево — мы купили сотню кочней капусты за шесть копеек. А воду нам носят в ведрах из липовой коры. А какие злые собаки у русских!..»
Все необычно в этой земле, все поражает автора.
«Московиты ездят на санях, легких и быстрых, как каики [110] на Босфоре!»
«У украинцев в церквах поют сладостно, нежно, умильно, а у московитов поют не учась и все больше басами».
«Вдовый поп у московитов служить не может — идет в монахи, пока не исчезнут мечты».
«Они хоронят своих покойников в долбленых гробах».
«Хозяин нашей избы, епископ Павел Коломенский, сидит в заточении у патриарха Никона, потому что спорил против него».
110
Легкие лодки.
И приписывает над этой записью:
«Брат читатель, обрати твое внимание на столь крепкое управление церковью, на такие наказания, на такие строгие порядки!»
Ухх! — ухнул мороз в углу, и калам дрогнул в черной руке дьякона. Ух!
Во время самой чумы отпраздновала Москва первую победу под Смоленском. Кто умер, тот словно был мертв вдвойне — ведь он не услышал такой радости. А кто еще оставался жив — вдвойне был радостен: и тому, что жив, да и рад победе Москвы.
А в ладные хоромы князя Ряполовского на Волхонке под осенним дождем принесли сеунчеи те великое горе.
Княгиня Анна Яковлевна Ряполовская, покрыв голову черным платком, вторые сутки не вставала с колен перед иконами. Муж ее, князь Ряполовский Василий Степанович, убит был под Смоленском.
— Ударило его, князя, ядром прямо в грудь, изломало его всего как есть, — рассказывал княгине Васька Данилин, уперев дерзкие глаза свои в пол, терзая в руках красную, с меховой опушкой шапку.
Анна тогда как стояла, так и опустилась на скамью у стола, бледная как мел, схватив обеими руками голову.
«Ты! Ты! Ты! Виновата ты, худая жена! Ты вымолила князю гибель, ты! Не тебе ли, мужней жене, снился тот, огнезарный, кудрявый, ласковый, что приходил в лодье с моря…»
— Храбр был князь! Неукротим! — тихо повествовал Васька. — Как приступался к стенам Смоленска, а стены-то — во! — показывал он руками. — Ударило его ядро, махнуло только огнем. Ничего мы не нашли от князя… где руки, где ноги…
Замолк. Княгиня Анна подняла на молодца скорбные глаза:
— Поди, господь с тобой. Тебя приветят…
Пали уже сумерки, Данилин сидел в людской избе, окруженный дворовым людом. Горела, треща, лучина.
Мужики сидели на лавках, бабы — тут же, щеки на ладонях.
— Так разорвало, значит? — спросил чей-то шепот.
— Розорвало.
— Жаден
был, черт! А и на стену-то покойник лез затем, что жаден.— Княгиню жалко! — вздохнула баба.
В наступившей тишине издали вдруг донесся жалкий бабий вопль:
Уж ты встань, восстань, любимый мой, Пробудися ты от смертного сна…— Ишь как, бедная, убивается! — сказала та же баба. — Уж и любила она, стало быть, его! И с чего?
Глава восьмая. Победа
Патриарх Антиохийский Макарий просидел в Коломне до конца января, пока воевода Коломенский получил указ — ехать ему, патриарху, в Москву, встречать с войны царя. Зима была солнечная, мороз большой, сани патриарха, запряженные гусем, борзо неслись лесом, где сосны и ели вытягивали к ним белые пухлые лапы на зеленом подбое, за санями едва поспевали дровни со свитой и с подарками.
В Москву патриарх Макарий въехал 2 февраля, на праздник Сретенья господня, когда зима с весной встречается. Закончилось его путешествие из Антиохии в Москву, без десяти дён оно длилось три года. Гости выглядывали из саней, дивились тройному кольцу московских стен, множеству церквей и особенно — малолюдству улиц: народ сильно убавила чума.
Гостей поместили в Кремле, в подворье Кирилло-Белозерского монастыря, где патриарх и ждал возвращения царя.
«Тут, в Москве, мы направлены на путь подвигов, трудов, стояний, обеден, — записывает дьякон Павел в своем дневнике, — на путь самообуздания, совершенства и благонравия, страха и молчания. Шутки между нами и смех совершенно исчезли, ибо коварные московиты все время подсматривают, подслушивают, наблюдают за нами, чтобы донести царю и патриарху Никону. Поэтому мы строго следим за собой, не по доброй воле, а по нужде мы ведем себя по образцу святых угодников — против своего желания. Бог да избавит нас от них!»
3 февраля вернулся в Москву бегавший от чумы патриарх Никон из Вязьмы, где он с царем встретил праздники Рождества и Крещения. 9 февраля приехала в Москву царица, в тот же день царь прибыл в подгородный свой дворец в пяти верстах от Москвы, где ночевал, а в Москву царь Алексей въезжал 10 февраля.
Над февральскими сиреневыми снегами, над сплошной овчиной утренних дымов над Москвой висело малиновое солнце. Лютые морозы выморозили злую чуму, и уцелевшие московские люди в шубах, полушубках, в тулупах, в меховых шапках все устремились к Земляному валу встречать царя Алексея с Можайской дороги. Звонили колокола, пушки ухали так, что тряслась земля. Впереди царского поезда начальные люди несли отнятые у врага пестрые знамена, за знаменами шли попы в золотых ризах поверх шуб, без шапок, уши у них повязаны были платками, дымящиеся кадила в руках.
Прошла полусотня стрельцов с метлами, разметая снег, и среди красавцев юношей в белых шубах, с серебряными топориками на плечах, в красной собольей шубе, без шапки, шел пеше царь Алексей, с ним рядом царевич сибирский, за ним — царевич грузинский, одетые каждый по-своему. Под руки провели боярина Морозова, тут же шел и окольничий Ртищев. В конце шествия ехали царские кареты со стеклами, в золоте, в серебре.
Шествие двигалось медленно, молилось у каждой церкви.
По дороге у шведского посольства стояли шведские люди, смотрели на великолепное зрелище. Патриарх Никон глянул на них, проходя, — шведы стояли в шляпах. Патриарх сказал слово, и тут же боярин Зюзин закричал во всю глотку: