Черные сказки железного века

Бернд поудобнее устроился в кабине, надел очки, поднял руку, показывая, что готов к старту.

11:45. Пора. «Не волнуйтесь, Вилли, — сказал Бернд. — Сейчас я просто еще раз проверю машину, рисковать не буду ни в коем случае. Только попробую ещё раз приблизиться к нужной скорости».

Низкий, буквально распластанный по земле автомобиль с четырьмя «ауто-унионовскими» кольцами на серебристом носу мчался по бетонным плитам автобана, будто выпущенный из пращи.

11:46. Пройдена отметка мерного участка. Eще несколько секунд, километр позади, скорость около 432 км/ч, осталось преодолеть милю, потом нужно тормозить. Внезапно справа от шоссе в стене леса открылась прогалина длиной метров в сто. Роземайер не видел ее, он был полностью сосредоточен на серой ленте бетона впереди, которая примерно через полкилометра ныряла под мост. Он только почувствовал, как машину потянуло влево, на разделительную полосу. Бернд попытался выровнять ее, но безрезультатно, чуть притормозил, заднее левое колесо попало на траву, корму стало разворачивать влево, потом лопнула левая передняя шина, автомобиль, как споткнувшаяся на бешеном скаку лошадь, зарылся носом в асфальт, дважды перевернулся, оторвался от земли и, пролетев метров триста, замер в стволах придорожных берез.

Рекордный «Ауто-Унион» Роземайера в последний раз выходит на старт.

Через четыре дня, 1 февраля, весь цвет нацистского генералитета присутствовал на похоронах. Были венки от Вальба, Порше и доктора Фойеррайзена. Два полковника в черных мундирах несли венок от главнокомандующего германской армией, рейхсканцлера Адольфа Гитлера. Рейсфюрер Гиммлер и корпсфюрер Хюнляйн выпустили совместное обращение к войскам СС и всей германской молодежи — «Возможно, мысль о том, что он пал, сражаясь во имя Германии, уменьшит ваше горе», и взяли на себя половину расходов на похороны — 1311 марок 5 пфеннингов. «Ауто-Унион» получил от правительства семьдесят пять тысяч рейхсмарок в качестве компенсации за уничтоженный автомобиль. Молодой вдове, которая была безутешна и очень эффектна в трауре, досталась солидная страховка — 67 500 рейсмарок. Еще 2756 марок 75 пфеннингов причиталось двухмесячному Бернду Роземайеру-младшему. Элли не стала дослушивать речей директора «Ауто-Униона» Брунса и генералов в черных мундирах и ушла.

Стоял настоящий зимний день. Легкий морозец и яркое солнце на белесо-голубом небе. Ветра не было и в помине. 

Фил Хилл КОЛОКОЛЬЧИК

Это было в самом конце августа девяносто девятого в любимейшем моем Спа. Что за чудо бельгийская трасса! Покрытые лесом предгорья Арденн особенно хороши в сумерки, когда сквозь густые елки тут и там по склонам мерцают таинственные огоньки и любая бюргерская вилла кажется старинным замком. Впрочем, и днем здешние места здорово напоминают сказочные декорации. А маленькие уютные ресторанчики, где вам подадут кролика по-льежски и бараньи ребрышки в сладком соусе, тут же возвращают к действительности — и какой приятной действительности! Мне почему-то нравится даже дурацкая здешняя погода, когда в течение дня можно сгореть на солнце, вымокнуть до нитки и продрогнуть в спустившемся внезапно толстом покрывале тумана. А как славно утром перед гонкой пройтись по белой от росы траве, стараясь не наступать на разноцветные спальные мешки совершенно ненормальных болельщиков. Я не поклонник воспетой Солоухиным «третьей охоты», но обожаю одуряюще-прекрасный запах грибного леса и легкие пушинки облаков, играющие с солнцем в ленивые кошки-мышки на умытой недавнем ливнем синеве высоченного неба. Ведь все это происходит не в русской глуши, а посреди одной из самых быстрых в мире гоночных трасс. Сюда нужно приехать хотя бы для того, чтобы воочию увидеть эти совершенно потрясающие повороты. «Красная вода», там где когда-то был деревянный мосток через ржавый ручей минерального источника, — со входом на спуске после длиннющей прямой и выходом в крутую горку перед таким же длинным прямиком. Хитрейшая шпилька «Источник» после старта и простецкая с виду «Автобусная остановка», над которой в лесу так любят расположиться зрители. А еще — «Мальмеди» и «Ставело», названные по именам соседних деревенек, «Риваж» и «Бланшимон», «Пуон», «Радийон», «ле Комб»... Самая красивая гоночная трасса мира, просто фантастическая!

Первый американский чемпион мира Фил Хилл (справа) на родине известен гораздо меньше Кэрола Шелби — гонщика предпринимателя, наладившего выпуск спортивных родстеров «Кобра» на базе английских машин AC.

— Йес, сэр! Риэлли.

Я обернулся и увидел перед собой небольшого роста дедушку в клетчатой рубашке и коричневых брюках. Он приветливо улыбался мне слегка исподлобья, а в глазах поблескивали очень знакомые озорные искорки. Пресветлый рай, со мной, никому не известным журналистом из России, заговорил Фил Хилл! Чемпион мира «Формулы-1» шестьдесят первого года... «Он из очень немногих, абсолютно искренних людей, кому удалось добиться в автогонках настоящей славы», — как-то сказал о нем один весьма авторитетный в этом деле дядька английский журналист Даг Най. Как-то давным-давно я написал о Хилле очерк — на редкость наивный, но искренний. По правде говоря, таких, как он, теперь не делают. Умный, порядочный и честный — штучный, товар. На фоне нынешних чудо-гонщиков со счетчиком купюр вместо мозгов — настоящее ископаемое.

— Здравствуйте, мистер Хилл, — я с трудом подбирал английские слова. — Вам тоже нравится Спа? Если у вас есть пять минут, расскажите мне что-нибудь о том, как вы...

Следующие полтора часа пролетели быстрее пяти минут — мы прошлись от «Бланшимона» к боксам, вдоль стартовой прямой вышли к «Источнику» и посидели в ресторанчике перед главной трибуной. И все время говорили. Хилл оказался замечательным рассказчиком. Конечно, из-за моего английского большая часть тонкого, на грани едкой иронии, юмора собеседника и его философских размышлений пропали втуне. Но главное, как и я, он обожал автомобили.

— Когда это началось? Ей-богу, не помню. Кажетется, я любил их всегда. Сидеть справа от водителя, вцепившись в ручку двери или переднюю панель и пожирать глазами дорогу — вот что было высшим счастьем для мальчишки из Майами. Мне было года два с половиной, наверное, а может три — да, скорее три, мы тогда уже переехали из Флориды в Санта-Монику, в Калифорнию — когда отец купил большой 12-цилиндровый «Пакард». Только что открыли Прибрежное шоссе и мы отправились на пикник. Помню, автомобиль несся со спуска на бешеной скорости, я посмотрел на спидометр — восемьдесят! Миль, молодой человек! По-вашему, по-европейски, сто тридцать, не меньше — для конца двадцатых это была приличная скорость. Когда мы добрались до Окснарда, все наши повыскакивали из машины, как ошпаренные, мама назвала отца «проклятым убийцей». А мне страшно понравилось.

Однажды, в тридцать шестом, когда мне уже исполнилось девять, к родителям приехали друзья. Я мигом забрался на водительское сиденье их новенького «Олдсмобиля» и давай крутить руль, нажимать педали, переключать передачи! Хозяин машины, улыбнувшись, спросил, умеет ли славный мальчик водить. И славный мальчик, глазом не моргнув, выпалил: «Конечно!»

Первого своего значительного успеха Хилл добился в 1958 году, когда с белъгийцем Оливье Жандебьеном (на снимке слева) выиграл «24 часа Ле-Мана».

Тут, к ужасу родителей, этот добрый самаритянин сел со мной рядом и сказал: «Тогда поехали. Ну, что же, ты? Смелее!» Сердце замирало от восторга, пока мы объехали наш квартал. Это было совершенно потрясающе! Смотрите все: я, Филип Тоул Хилл-младший, сам еду за рулем!

С тех пор моя любовь к автомобилям превратилась в нечто вроде одержимости, навязчивой идеи. Моими игрушками были только машинки, моим любимым чтением — автомобильные журналы. Я просто бредил фантастическими названиями — «Изотта-Фраскини», «Испано-Сюиза», «Роллс-Ройс», «Дюзенберг», «Эксцельсиор». Меня совершенно захватила романтика гонок Гран-при. Я взахлеб читал о битвах могучих «Мерседес-Бенцев» против хитроумных «Ауто-Унионов», о том, как сражались против немецких машин «Альфа-Ромео» и «Бугатти», «Мазерати» и «Делаэ». Караччиола, фон Браухич, Биркин, Шо казались настоящими небожителями. Какие там мушкетеры, рыцари, викинги — слабаки! Вот автогонщики — настоящие герои... Помню, чтобы послушать одного из них, знаменитейшего американского аса Ральфа де Пальма, я ездил по вечерам через весь город на велосипеде в Клуб безлошадных экипажей.

Музыка? Гм-м... Говорите, что вы из России? И в России знают, что Фил Хилл — большой любитель музыки? По вашему лицу, молодой человек, я вижу, что вы шутите. Впрочем, не обижайтесь, я ведь так, я тоже шучу. Понимаете, я довольно стеснительный человек, мне трудно вот так сразу говорить о том, что мне действительно дорого, с первым, простите, встречным.

Это все гены. Я ведь удивительная помесь — отец, Филип Тоул Хилл-старший (знаете, кстати, что так «Тоул»? Колокольчик! Так что я — колокольчик-младший), состоял в совете директоров «Мака», одной из крупнейших в Штатах фирм, производивших грузовики. Это уже потом, уйдя на покой, он стал сначала старшиной присяжных Большого жюри Лос-Анджелеса, а потом — главным почтмейстером Санта-Моники. А мама, в девичестве Лелла Лонг, была видной евангелисткой. Вас в Советском Союзе вряд ли учили, чем отличаются евангелисты от баптистов или адвентистов седьмого дня, ведь так? Впрочем, не важно, главное, и для меня в том числе, что она еще и писала музыку — религиозную и светскую. Правда, я с раннего детства ее разочаровал — не захотел стать профессиональным музыкантом: отцовские, автомобильные гены пересилили. Тем не менее, благодаря маме-композитору у меня была настоящая волшебная комната: обитая темно-красным бархатом, с громадным черным роялем, и вся полна музыки. Здесь жили произведения лучших музыкантов мира — оперы, симфонии, балеты. Разумеется, и русские — Чайковский, Глинка... А Мусоргский — настоящий великан.

Перед Гран-при Франции 1959 года Фил Хилл (он за рулем «Феррари-246-Дино») настоял, чтобы в команду приняли Дэна Герни (он стоит справа).

Вот вы улыбаетесь. Не верите, что двенадцатилетнему мальчишке мог вскружить голову Брамс или Шуберт? Да вы знаете, что я два года играл в джаз-банде на трубе? Но, в общем, вы правы. Слушать музыку мне в любом случае нравилось больше, чем играть самому. И все равно, ни Бетховену, ни Вивальди не удалось победить автомобили. Хотя геноссе Людвиг и синьор Антонио очень старались. Но первое, что я сделал, — уговорил тетку дать мне десять баксов на старенький «Форд-T», который мы с приятелем Джимом присмотрели у дилера. Хелен — мамина сестра. Я ее почти не знал, и вдруг она объявилась. И очень меня, оказывается, любила. А ее подарок был поистине королевским. Понятно, разъезжать по Санта-Монике и ее окрестностям мне не разрешалось — возрастом еще не вышел. Потому мы с Джимом гоняли по его ферме. А потом недалеко от города, в местечке Каньон открыли четырехсотметровый трек — вот уж я там отрывался! Еще целых семь лет, как раз пока шла война.

К тому времени я закончил школу — пройдя попутно замечательный курс механики, подрабатывая в свободное время на бензоколонке — и поступил в Калифорнийский университет. Только единственное, что я там изучал с неподдельным интересом, — иностранные языки. Чтобы читать французские, итальянские, немецкие автомобильные журналы и книги. Отец другого моего закадычного приятеля, Дона Паркинсона (он потом стал моим зятем, женился на младшей сестричке, Хелен), преуспевающий архитектор, мог себе позволить коллекционировать автомобили. У них в поместье я открыл потрясающую библиотеку. И сколько замечательных часов там провел! По сравнению с конструкцией и историей автомобиля управление бизнесом оказалось совершенно невыносимой скукой. Так что через два года университет я бросил — к великому неудовольствию отца. И устроился помощником к Руди Сумптеру, старшему механику одной из лучших тогда в Калифорнии гоночных команд, принадлежавшей Марвину Эдвардсу.