Чёрный ангел
Шрифт:
Пружины громко лязгнули.
– Ты собираешься на поминки?!
– Да, а что такого? Люсеньку позвали, а я - ее бабушка, нет ничего неприличного в том, что я поеду с ней.
– Мама! Остановись на минутку и попробуй взглянуть на себя со стороны. Представь, что это я умер, что меня сегодня похоронили. И вот, не успела ты вернуться с кладбища, как к тебе заявляется совершенно незнакомая женщина допустим, моя жена, с которой я расписался втайне от тебя - и начинает требовать у тебя деньги в счет будущего наследства. Ты можешь вообразить, как это будет выглядеть?!
Снова лязг пружин.
– Знаешь, Андрей, что меня всегда в тебе поражало?
– раздраженно спросила бабушка.
– Твоя готовность отстаивать чьи угодно интересы, кроме интересов собственного ребенка!
– В этом нет нужды. Ты защищаешь ее лучше, чем целый гвардейский полк. А мне остается только время от времени робко взывать к вашей совести. И, если ты намерена схватиться за сердце, мама, предупреждаю сразу: я немедленно вызову "скорую"!
– Что... Что ты имеешь в виду?
– Ты прекрасно поняла.
Тишина. Людмила, словно воочию, видела, как они стоят лицом к лицу и сверлят друг друга гневными взглядами. Но вот послышался звук шагов и скрип дверцы гардероба.
– Что ты ищешь, мама?.. Зачем тебе моя записная книжка?
– Так... Двести сорок пять пятнадцать семнадцать. Отлично!
Непонятный шум.
– Давай, давай, еще подними руку на мать! Ну, что же ты? Смелости не хватает?
– Мама, я тебя прошу, не езди на поминки. Это бессмысленно! Тасиного мужа там не будет, его не было на похоронах!
– Придумай что-нибудь поумнее, сынок!
Звук распахиваемой двери, бабушкины шаги в коридоре, крик отца:
– Мама, это правда! Он болен! Мне Лиска говорила, у него больное сердце!
Людмила еле успела снять наушники, прежде чем бабушка влетела к ней в комнату.
– Люсенька, я пошла одеваться, а ты позвони по этому номеру. Ничего не объясняй, просто спроси, как до них добраться.
Бабушка ушла к себе, а Людмила услышала, как хлопнула входная дверь - сначала один раз, а через полминуты - второй. Отец и дед пошли на лестницу, догадалась она. Курить дома им строго возбранялось, хотя Светлана Георгиевна давно подозревала, что внучка, ради которой ввели запрет, сама покуривает. Звонок подождет, решила Людмила и снова нацепила наушники. Ей хотелось проверить, сильно ли ухудшится слышимость из-за капитальной стены. Ну, и послушать, чью сторону примет дед, который во время скандалов всегда отмалчивался.
– ...А ведь когда-то она была такой чуткой, такой понимающей! Или мне это приснилось, папа?
– Была. Знаешь, Андрюша, мне кажется, это что-то вроде душевного заболевания. Она очень переживала тогда... ну, ты понимаешь. Тася ведь предупреждала ее, что Людмила растет совсем неуправляемой, что надо бы с ней построже, а мама отмахивалась. Вот и получила. Я где-то читал, что, если чувство вины становится непереносимым, разрушительным для личности, сознание его отторгает, а подсознание искажает. Вот у мамы оно и переродилось в ненависть к Тасе и в безумную любовь к Люське.
– Я все понимаю, папа. Но когда родной человек утрачивает всякое чувство меры, всякое представление о приличиях, с этим невозможно мириться. Если это болезнь, маму нужно лечить. Ты представляешь, как они с Люськой будут выглядеть, когда заявятся на поминки и устроят дележ наследства? А Люська - она что, тоже больна? Господи! Ты бы видел ее сегодня там... Она была похожа на голодную гиену, учуявшую падаль. Так и рвалась к гробу с горящими алчными глазами. Меня едва не стошнило. Нет, я не допущу, чтобы они поехали к Тасе на работу!
– Да как их удержишь?
Папаша помолчал, а потом неожиданно спросил:
– Ты не против, если мы сегодня пойдем куда-нибудь и напьемся? Прямо сейчас?
– Нет, но...
– Можешь одеться побыстрее?
– Ну, я ведь не мама. Но к чему такая спешка?
– Потом объясню, пошли скорее одеваться!
Не разозлись Людмила до такой степени, она наверняка сообразила бы, что задумал отец. Но подслушанный разговор подействовал на нее, как шейкер на шампанское; ее буквально распирало, и мозги на пару минут заклинило. Просветление наступило слишком поздно. Сначала знакомый звук из прихожей возвестил
о том, что кто-то запирает внутреннюю, а за ней и внешнюю, металлическую, дверь на оба замка. Только тут Людмилу посетило страшное подозрение. Она бросилась в прихожую, ощупала карманы своего пальто - ключей не было! Схватила бабушкину сумочку, вытряхнула на тумбочку перед зеркалом, лихорадочно разгребла содержимое, но знакомого футлярчика не нашла. Обшарила карманы бабушкиной шубы, пальто, дедовой куртки - все тщетно.И вот тогда ее захлестнула ярость.
– Чтоб ты сдох!
– прошипела она сквозь зубы. И громко позвала: - Ба! Нас посадили под домашний арест!
Часть третья
15
Надежда влюбилась в малыша с первого взгляда. Тугие темно-рыжие колечки волос, черные блестящие пуговки глаз, веселая круглая мордашка в миг разворошили ее память и выудили образ плюшевого медведя Мишутки, первого и горячо любимого Надиного друга. За шесть лет беззаветной дружбы медведь заметно облысел, потерял розовый язычок, темно-рыжая мордочка, благодаря Надиным попыткам накормить питомца, покрылась несводимыми пятнами, облезлое надорванное ухо, пришитое ярко-оранжевыми нитками, косило на сторону, черная пуговка носа держалась на честном слове, но ни одна самая роскошная новая игрушка не обладала и сотой долей его обаяния. Когда ненавистная бабка избавилась от "этого урода", Надя проревела несколько суток подряд и потом уже никогда не дружила с плюшевым зверьем.
Малыш, стоявший перед ней в кроватке, был похож на медвежонка и моментально завоевал сердце Надежды. А когда она наклонилась к нему и он, вскарабкался по ней с обезьяньей ловкостью, а потом обхватил за шею, доверчиво положил голову ей на плечо и сказал непонятно: "Ты собючи", - Надежда поняла, что никому его не отдаст.
До сих пор она была уверена, что обделена материнскими чувствами. Не то чтобы дети вызывали у нее отвращение, нет, они ей скорее нравились. Надежда с удовольствием возилась с чадами своих многочисленных приятельниц, придумывала для юных разбойников страшные и веселые истории, затевала с ними буйные игры, но ее отношение к малым сим больше напоминало привязанность старшей сестры, живущей собственной жизнью и лишь изредка снисходящей до возни с мелюзгой. Мысль обзавестись собственным потомством никогда ее не посещала, несмотря на десять лет замужества. Впрочем, замуж она выходила как бы понарошку. У нее вообще был такой стиль жизни - как бы понарошку.
Знакомые, очарованные ее беспечной, легкомысленной жизнерадостностью, все как один считали Надежду любимицей судьбы, избалованным созданием, ни разу не столкнувшимся с темной или хотя бы тяжелой стороной жизни. Надя никогда не пыталась их разубедить, хотя не сомневалась, что по части знакомства с мрачной действительностью любому из них даст сто очков вперед. Вряд ли на свете существует еще одна бабка, садистка и психопатка, задавшаяся целью вытравить из душ дочери и внучки всякое представление о счастье и радости и имеющая такую власть над своими жертвами.
Замуж Надя вышла исключительно из-за бабки. Только так можно было добраться до пустующей квартиры, которую старуха держала на запоре, точно скупой рыцарь свои сундуки, и вырваться из филиала ада, устроенного этой ведьмой в их собственном - мамином и Надином - доме. Нет, существовал, конечно, и другой выход - перевести бабку в головное предприятие фирмы, к чертям и сковородкам. Но мама не пережила бы, если бы ее Надюшку упекли за решетку. Из-за мамы - доброй, тихой и кроткой - был закрыт и самый простой путь - выселить ведьму на ее территорию. Бабка искусно играла на дочернем чувстве долга и сострадания, прикидываясь больной немощной старухой. В короткие паузы между энергичными выволочками, которые устраивала перманентно. Когда Надя была молодой и глупой, она пыталась бунтовать, отстаивая свои и мамины права, честь и достоинство, но быстро поняла, что только усугубляет мамины страдания, делает их совсем уж невыносимыми. Бедная мамочка разрывалась между почтительным ужасом перед бабкой, опасением довести старуху до инфаркта и желанием защитить дочь. Робкие попытки примирить враждующие стороны обрушивали на ее голову дополнительные мегатонны бабкиного гнева.