Черный цветок

— Только одна.

— Тогда царевна в первой комнате, — сказал ему Есеня.

На него снова посмотрели все ученики, укоризненно сложив губы. Может быть, нельзя было так сразу говорить? Есеня смутился и съежился.

— Вот как? — Остромир поднял брови, — а почему?

— Ну как почему? Ведь если царевна во второй или в третьей комнате, тогда две надписи правильные… — пробормотал Есеня, совсем растерявшись. Ведь это же и так понятно, зачем объяснять такие простые вещи?

— Что ж, в логике отказать нельзя. Я, конечно, хотел увидеть другое решение, но я неоднократно повторял, что у людей, овладевших логикой в совершенстве, процесс решения идет без осознания промежуточных действий. Будем считать, что для молодого человека эта задача слишком проста. Но кто-нибудь покажет нам, как выглядит ее решение?

Кто-то из учеников вышел к доске и долго рисовал там непонятные значки, похожие на дужки ведер, чередующиеся с буквами. Есеня решил, что это чересчур сложно. Тем временем Остромир подошел к Есене и протянул ему маленькую аспидную доску с записанной на ней задачей посложней.

— Попробуй решить это, — шепнул он и вернулся на место.

Есеня посмотрел и понял, что он просто не может прочитать, что написал ему учитель. Он умел читать только большие печатные буквы, а тут доска была исписана мелкими ниточками строк. Есеня почесал в затылке, долго колебался, но, в конце концов, рискнул спросить парня, сидящего рядом:

— Слушай, ты не можешь мне сказать, что тут написано?

Парень взглянул на доску и посмотрел на Есеню, как на ненормального, но потом, словно догадался о чем-то, и с участием спросил:

— Ты что, плохо видишь?

— Ага! — обрадовано ответил Есеня.

Его сосед прочитал ему запутанную задачу про лжецов и правдолюбов, и Есеня постарался запомнить ее с первого раза. Впрочем, думал он над ней недолго — вариантов было побольше, но они с легкостью умещались в голове.

Вскоре Остромир объявил перерыв на четверть часа, ученики, отложив доски, быстро двинулись к выходу, а учитель поманил Есеню пальцем.

— Ну что? Решил?

Есеня пожал плечами:

— А чего тут решать-то? Правильный случай — третий.

— Можно я дам тебе еще одну? Я хочу посмотреть, как ты будешь ее решать.

Есеня снова пожал плечами. Но учитель, вместо того, чтобы просто объяснить, снова начал быстро-быстро писать на доске условие.

— Вот.

Есеня сжал губы и посмотрел в потолок.

— Что? Эту тебе не решить? — искренне огорчился Остромир, — Она ведь не сложней предыдущей!

— А вы не можете мне ее на словах сказать? — Есеня вздохнул.

— Ты не умеешь читать? — удивился учитель.

— Умею. Я просто не люблю. И не такие буквы, а когда они отдельно написаны.

— Откуда ты такой взялся? — рассмеялся Остромир.

Наконец-то! Есеня вмиг вспомнил, зачем он сюда явился. Ведь не решать же эти простенькие задачи!

— Меня прислал Полоз, — начал он, но Остромир его перебил.

— Полоз? Юноша из Олехова, правильно? Я слышал, он стал атаманом разбойников.

Есеня не понял, с осуждением говорит учитель или с гордостью, и поспешил сказать:

— Полоз всегда был вольным человеком, и до того, как поехал учиться.

— И где он сейчас? Как он живет?

— Он здесь, в Урде. Только он не может сам прийти, он ранен и пока не встает. А я не на занятия пришел, мне надо у вас спросить кое-что.

— Напрасно. Мне показалось, что ты очень способный ученик. Ты изучал математику?

— Ничего я не изучал. Мне надо спросить только…

— Ну, спроси.

— Нет, это долго. Я так просто не могу. Я должен спросить вот про эту вещь, — Есеня оглянулся на дверь: ученики бегали по саду, как малые дети, и кидались снежками, их было видно в окно. Он вытащил медальон из-под рубахи и показал его Остромиру.

Лицо Остромира изменилось: сразу стало серьезным, удивленным, может быть — испуганным.

— Я знаю, что это за вещь… — тихо сказал он, — спрячь. Ты можешь подождать до конца занятий? Полтора часа примерно.

— Конечно.

— Послушаешь, может быть, тебе понравится. Арифметика — это как раз для тебя.

Ничего интересного в арифметике Есеня не видел. После того, как Улич показал ему счет в столбик, арифметика представлялась ему законченной наукой. Но выяснилось, что и там есть где развернуться — на занятии изучали дроби. Сначала Есеня ничего не понимал, но быстро сообразил, о чем речь, и очень удивился, узнав, как просто можно обращаться с дробями.

После занятий ученики быстро разбежались, а Есеня долго смотрел на доску и шевелил губами — решал задачу, которую учитель задал им на вечер, в уме.

— Сто тридцать четыре получится, — наконец сказал он, и Остромир довольно качнул головой.

— Здорово. Держать в голове столько цифр!

— А я не держу их в голове. Я считаю по очереди, и тогда надо помнить только одно число.

— Если бы ты учился, из тебя вышел бы редкий ученый.

Есеня довольно хмыкнул и проворчал:

— Была нужда…

На самом деле, он уже понял, что учебу представлял себе неправильно. И, если бы не медальон и не острое желание вернуться домой, он бы подумал о том, чтоб здесь остаться. Ненадолго. Просто попробовать.

— Пойдем, — кивнул ему Остромир, — поговорим не здесь.

Учитель привел Есеню в жилую часть дома, которая, в общем-то, оказалась совсем обычной. Кухня, где у печки возилась худая, высокая женщина в смешном чепце, и три комнаты, в одной из которых Остромир и усадил Есеню за стол. Нормальная комната, побогаче, чем у них дома, но с гостиной доктора Добронрава сравнить нельзя. Пол — дощатый, стены беленые, разве что вместо лавок — стулья, и скатерть на столе не льняная, а гладкая и тонкая, вроде шелка. А еще на одной из стен снизу доверху прибиты полки, на которых стоят книги. У отца тоже было две книги: азбука, по которой он учил детей читать, и толстый лечебник, который Есене пришлось прочесть от корки до корки — он не запомнил оттуда ни слова. Книги с тех пор вызывали у него стойкое отвращение.

Он вспомнил, как отец доставал книги из сундука, когда собирался усадить Есеню за урок, и того сразу охватывала невыносимая тоска. Занимались они на кухне, за обеденным столом, обычно часа два подряд, и ничего длиннее и скучнее этих часов в жизни у Есени не было. Иногда он нарочно старался довести отца, чтобы тот рассвирепел и ушел из кухни, хлопнув дверью, а иногда, особенно под конец второго часа, на самом деле не мог сообразить, что от него требуется, и, получая по затылку, чувствовал себя несправедливо обиженным и несчастным.

Неожиданно это воспоминание больно его кольнуло — какой он был дурак! Звягу и Сухана родители грамоте не обучали вообще, а отец хотел, чтобы все его дети умели читать. Он… может он и был ущербным, но он хотел им только добра. Он просто не умел, не чувствовал. Как Полоз сказал? Обрубок души? Есене вдруг стало жалко отца до слез, и собственные выходки показались ему злобными и жестокими. Он ведь их любил, и Есеню, и девчонок. Как умел, но любил.

— Выпьешь чаю с сушками? — спросил Остромир.