Черный дом

Гоша отступил от наглухо запертой, стоявшей перед ним неодолимой преградой двери, которую нечего было и думать взломать, сделал несколько медленных, нетвёрдых шагов назад и, окончательно обессилев, присел на одной из ступенек. Уронив голову на руки, упёртые локтями в колени, закрыл глаза и застыл, точно холодное, безжизненное изваяние. Состояние, в которое он впал, не было ни задумчивостью – мыслей в его опустошённом, будто выхолощенном мозгу больше не было; ни отчаянием – самые бурные, неукротимые приступы отчаяния остались позади и потеряли свою первоначальную силу; ни даже страхом – он словно устал бояться и стал бесчувственным и безразличным к своей участи. Он будто впал в столбняк, перестал ощущать собственное существование, сделался вялым, апатичным, равнодушным и к самому себе, и ко всему на свете. Его воля, чувства, желания словно бы уже умерли, и лишь практически обездвиженное, анемичное тело ещё продолжало иногда подавать слабые, чисто механические признаки жизни.

В нём продолжали жить лишь воспоминания – единственное, что ещё оставалось в его распоряжении. Неспешной смутной чередой, точно вереница призраков, перед его омрачённым внутренним взором одно за другим, в стройной последовательности, проходили события этого дня, с того самого злосчастного мгновения, когда он вышел из дому и задержался ненадолго у подъезда, шныряя скучающим взглядом по двору в поисках своих товарищей. Он бесконечное количество раз задавался одним и тем же не имевшим ответа вопросом: почему тогда, в самом начале, не обнаружив в пределах видимости своих друзей, он не повернулся и не возвратился домой? Ведь тогда ничего этого – того, что произошло с ним потом, и происходит сейчас, и произойдёт вот-вот, через миг-другой, – не случилось бы! Всё закончилось бы не начавшись, и он был бы теперь у себя дома, спал бы в своей постели и знать бы ничего не знал о чёрном, похожем на гроб доме на окраине города и его мерзких обитателях.

Затем перед ним вновь отчётливо, во всех деталях предстала сцена встречи и знакомства с неизвестной красавицей в сквере. И опять он изумлялся и недоумевал: почему ничто – предчувствие, интуиция, пресловутый «внутренний голос» или что-нибудь ещё в этом роде – не предупредило его о грозившей ему опасности? Почему ничто не насторожило, не встревожило его? Почему ни малейшее подозрение не шевельнулось в нём? Ведь в таком случае, возможно постояв и полюбовавшись ещё немного симпатичной незнакомкой, он, после некоторых колебаний и борьбы с самим собой, подчинившись спасительному внутреннему предупреждению, всё же нашёл бы в себе силы отвести от неё загоревшийся вожделением взгляд и уйти. И тогда он никогда не узнал бы её страшной тайны, остался бы в неведении того, кем она является на самом деле, какая чёрная, поистине демоническая сущность скрывается за ангельской внешностью. А ей пришлось бы в этот вечер дожидаться следующую жертву её чар, другого несчастливца, которому вместо него суждено было бы оказаться сегодня в этом тёмном душном подвале и, как он сейчас, в тоске и муке дожидаться своего смертного часа.

И, наконец, ему вспомнился третий, заключительный эпизод, имевший место перед тем, как случилось непоправимое. Тот момент, когда он в изумлении остановился возле дома, к которому привела его незнакомка, до крайности удивлённый его неприглядным, запущенным видом. Почему же, вопрошал он себя, даже тогда, когда он увидел это убогое заброшенное жилище, годное лишь на то, чтобы быть прибежищем нищих и бродяг, он не засомневался, не насторожился, не догадался, что нормальные люди не станут жить в этой мрачной берлоге и что ничего хорошего его здесь не ждёт? Почему в этот самый последний миг, когда он ещё мог спасти себя – для этого ему нужно было просто повернуться и уйти прочь! – он не сделал этого?

Но он не сделал. Ничего не сделал для своего спасения. Ничто не предостерегло его (кроме разве что внезапно «заговорившей» осинки), ничего в нём не шевельнулось, внутренний голос – если только он вообще есть – молчал. Точно злой рок упорно и последовательно, без труда преодолевая все возможные препятствия, вёл его в западню, из которой, как бы он ни старался, ему уже не вырваться. Чем больше Гоша думал об этом, тем более убеждался, что с самого начала этой истории у него не было шансов на спасение, на благополучный исход. С самого начала он был обречён, словно какая-то могущественная неумолимая сила, противиться которой бесполезно и бессмысленно, на не ведомом никому высшем суде приговорила его к смерти и приговор непременно должен быть приведён в исполнение.

Значит – смерть?! Конец всему! Вечный покой, пустота, небытие… И ему надо спокойно, безропотно принять эту мысль, смириться, покориться непостижимой и непонятной ему высшей воле?.. Да, наверное, именно так. Иного ему не дано. Все пути к спасению для него отрезаны. Осталась лишь одна дорога, на которую, сам того не ведая, не подозревая ничего дурного, он вступил, выйдя сегодня после обеда из дому. Дорога, приведшая его на край пропасти, куда ему суждено низвергнуться спустя минуту-другую…

Чуть приподняв голову и опёршись подбородком на сплетённые пальцы, он устремил пустой, невидящий взгляд в расстилавшуюся перед ним глубокую могильную тьму. Его знобило, кружилась голова, кровь стучала в висках. Ему чудилось порой, что каменные ступеньки, на которых он сидел, проваливаются вниз и он проваливается вместе с ними. Ему казалось, что он умирает…

И в этом разбитом, полубессознательном состоянии, когда он балансировал на тонкой грани между явью и небытием, всё более отдаляясь от первой и неуклонно приближаясь ко второму, последними связными мыслями, слабыми, тускнеющими вспышками озарявшими его истомлённый, расстроенный мозг, были смутные, щемившие сердце воспоминания о близких ему людях, оказавшихся сейчас для него такими бесконечно, безнадёжно далёкими. Родители, родственники, друзья, знакомые – все они остались где-то там, в большом мире, мире живых. В то время как он, по сути, находился уже по ту сторону жизни. Его мир сузился до размеров тёмного сырого подвала, в котором он доживал свои последние, утекавшие капля за каплей мгновения. И в том огромном внешнем мире, в который ему уже не суждено вернуться, никто, ни одна живая душа не знает, не догадывается, даже представить себе не может, где он сейчас. И, вероятнее всего, никто так никогда и не узнает, что с ним случилось этой душной июльской ночью, какая участь его постигла, куда он так неожиданно и непостижимо сгинул. Это навсегда останется тайной – не первой и, возможно, не последней – старого чёрного дома, притаившегося за высокими ветвистыми деревьями у излучины реки…

Унылые, загробные Гошины раздумья были прерваны тихим, едва уловимым шорохом, донёсшимся из коридора. Его безразличие и отрешённость тут же улетучились как дым. Он немедленно обернулся к двери и, замерев, прислушался.

По коридору, очевидно, в некотором отдалении от двери, кто-то шёл – раздавались медленные, осторожные, крадущиеся шаги. По-видимому, кто-то двигался не очень уверенно, словно нащупывая ногой дорогу. То ли шедший был здесь впервые и плохо знал эту часть дома, то ли не хотел быть услышанным. Тем не менее, неспешно, с частыми остановками, неизвестный всё же продвигался всё дальше по коридору, понемногу приближаясь к двери, по другую сторону которой, оцепенев от ужаса, не в состоянии двинуться с места, прирос к ступенькам полумёртвый от смятения и трепета Гоша.

Через несколько мгновений неизвестный достиг запертой двери и остановился. Гоша услышал его хрипловатое, прерывистое дыхание. Потом уловил, как тот шарит рукой по поверхности двери.

Гоша напрягся и непроизвольно начал привставать со ступеньки, не спуская неподвижных, широко распахнутых глаз с двери и чувствуя, как стремительно холодеет у него внутри.

Наконец, неизвестный, видимо, нашёл то, что искал: он вставил ключ в замочную скважину и медленно повернул два раза. Затем осторожно, вероятно стараясь не шуметь, отодвинул засов. Дверь тихо, с еле слышным протяжным скрипом приотворилась. В наполненный непроглядным мраком подвал проникла полоска бледного, едва различимого глазом полусвета.

Гоша, выпрямившись во весь рост, с замершим, почти остановившимся в груди сердцем, не дыша, в упор смотрел на приоткрытую дверь. И, едва не теряя сознание, ждал, кто появится на пороге.

Однако никто не появился. После томительной паузы, показавшейся Гоше бесконечной, в коридоре вновь послышались шаги, но на этот раз удалявшиеся. Вскоре они затихли вдали.

Глава 6

Пару минут Гоша, напрягшись, затаив дыхание, ждал, что будет дальше – не послышатся ли вновь какие-нибудь звуки, не раздадутся ли опять в коридоре чьи-то шаги. Он не сводил при этом пристального, сосредоточенного взора с приотворённой двери, не смея поверить в то, что ещё совсем тихо и робко, едва слышно, начинала нашёптывать ему мгновенно ожившая надежда.

Но наконец, спустя какое-то время, не уловив больше никаких звуков и убедившись, что в коридоре, скорее всего, никого нет, он, с усилием двинувшись с места и медленно преодолевая ступеньку за ступенькой, сделал несколько шагов вперёд. Приблизившись к двери, остановился и снова прислушался. Наряду со всё более разгоравшейся неуверенной, пугливой радостью в нём одновременно родилась тревога – не шутка ли это? Не развлекаются ли таким образом хозяева дома, разыгрывая для своего пленника инсценировку побега, чтобы, подав ему тень надежды, затем, когда он окончательно уверует в своё мнимое спасение, в самый решительный момент закончить игру и снова ввергнуть его в пучину отчаяния и горя, тем более тяжкого и невыносимого, что до этого его на короткий миг озарила вера в чудесное избавление.