Черный феникс. Африканское сафари

В 1528 году в Момбасе, успевшей вновь отстроиться, поднялось первое восстание против португальцев. В 1569 году произошли антипортугальские выступления в Пате. Они были инспирированы Турцией, которая, закрепившись в Египте, на Аравийском побережье и получив выход в Красное море, пыталась поднять мусульманское население Восточной Африки против португальских соперников. Тогда-то вдоль Савахила и начал свои рейды Амир Али-бей.

— В английской литературе мне приходилось читать, что Амир Али-бей был послан для того, чтобы поднять местное население на джихад — священную войну против католиков, — продолжает комиссар. — Однако хотя я сам и мусульманин, но уверен: даже сейчас, а не то что четыреста лет назад побудить жителей побережья взяться за оружие из религиозных соображений нельзя. Суахили тогда боролись за свободу, а не за право бить поклоны Аллаху. Еще до того, как Амир Али-бей прибыл в Ламу, местные жители захватили в плен Року де Бриту — гостившего в городе наместника Лиссабона в Восточной Африке. Когда Али-бей высадился в Фазе, население города провозгласило одного из его солдат своим правителем. Это, очевидно, и был грузин Ираклий, или Акли-бей исторических легенд, сохранившихся на этом острове до наших дней.

В Пате Али-бей получил заверения в том, что жители города восстанут против португальцев, в случае если на их стороне выступит турецкий флот. Султан Момбасы попросил оставить в его городе турецкий гарнизон. Повсюду население прибрежных городов начало нападать на португальские крепости, передавая захваченную добычу Али-бею. Его корабль покинул Восточную Африку, нагруженный ценностями, в оплату которых турки обещали вернуться с оружием в руках для борьбы против португальцев.

Лиссабон не преминул отомстить. Прибывшие из Гоа каратели вновь разграбили Момбасу и сровняли с землей Фазу, с беспрецедентной жестокостью вырезав все ее население. Акли-бей пытался в бочке для соли переплыть пролив и добраться до Ламу, с тем чтобы предупредить его жителей о приближающейся опасности. Однако бочку заметили с португальской лодки, настигли и утопили… Затем португальцы приказали вырубить все рощи кокосовых пальм, окружавшие Фазу, а город разрешили разграбить жителям Пате.

В 1588 году Али-бей возвращается на суахилийское побережье во главе эскадры из пяти кораблей. И снова все разыгрывается по прежнему сценарию. Местные жители устраивают ему восторженные встречи и поднимаются на борьбу против португальцев. Затем подоспевшие из Гоа конкистадоры вешают его сторонников и разрушают то, что не успели уничтожить раньше. На Манда португальцы не нашли ни одного жителя — все предусмотрительно бежали с острова на материк. Вокруг Пате была уничтожена окружавшая город каменная стена, воздвигнутая из гигантских блоков известняка еще в X веке. Карательные меры затронули на сей раз и Ламу. Его правителя, Бвану Башира, четвертовали на глазах у султанов Пате, Сийю и Фазы, а останки запретили предать земле. В Ламу был заложен форт и оставлен сильный гарнизон…

Глава сорок девятая

Полицейский комиссар применяет исторические познания на практике. — Введение в мир суахилийских дверей. — Дверь — это кредо хозяина дома. — Орнаменты, полные многозначительной символики. — Древние доски под охраной закона. — «Баджун» и «занзибарский стиль». — Мог ли такой народный промысел родиться в безлесной Аравии? — Вспомним о ритуальных столбах «кайя». — Искусство, передающее существо африканской натуры. — В мастерской резчика Шканды

Комиссар говорил скорее как ученый-эрудит, чем офицер полиции. На мой вопрос, не историк ли он, комиссар усмехнулся:

— Разве у полицейского нет других интересов, кроме как ловить карманников и домушников? С этим делом у нас давно тихо. Поэтому я стараюсь охранять древности Ламу. А чтобы понимать, что нужно охранять, надо знать прошлое. Не так ли?

Я согласился, поинтересовавшись, как конкретно полиция применяет свои исторические познания. И тогда комиссар рассказал мне еще об одном интересном факте, проливающем свет на суахилийскую историю и культуру.

— Вы слышали когда-нибудь об искусстве орнаментации древних дверей на побережье? — спросил комиссар.

— Не только слышал, но давно интересуюсь этим ремеслом. На Занзибаре и в Момбасе перефотографировал чуть ли не все старинные двери.

— Тогда нам будет легче разговаривать, — оживился он. — Потому что многие приезжие, когда речь заходит о дверях, недоумевают. Ну что, дверь? Простой кусок дерева, сбитые доски. А ведь на побережье дверь — это настоящее произведение искусства, исторический памятник. И кроме того, кредо владельца дома, вход в который она открывает или закрывает.

Я недоуменно поднял бровь…

— Да, да, кредо, — настойчиво повторил он. — Я не знаю, как определяется слово «дверь» в Толковом словаре русского языка. Но согласно Оксфордскому словарю английского языка, дверь — это всего лишь прикрепленный петлями или выдвижной барьер, обычно из дерева или металла. Дверь используется для закрывания входа в дом, комнату, сейф и т. д. А из Толкового словаря языка суахили вы еще узнаете: «Дверь может быть только деревянной и непременно украшенной орнаментом — растительным или абстрактным. Дверь служит для того, чтобы дать входящему представление об индивидуальности и экономических возможностях ее владельца. Она также используется, чтобы закрывать вход в здание, комнату и т. д.». Чувствуете разницу, — довольно усмехнулся комиссар, возвращая на полку толстый словарь. — У европейцев дверь — всего лишь элемент строительной конструкции, у нас, у суахили, — это визитная карточка того, в чей дом вы входите. Быть может, в Момбасе и на Занзибаре этого понять уже и нельзя. Но у нас с помощью двери как бы устанавливается первый контакт между посетителями дома и его владельцем. Украшения дверей дают жителям архипелага возможность проявить свою индивидуальность на обезличенных, повсюду одинаковых фасадах домов традиционной застройки. Уверен, что мало где в мире дверям придается такое большое значение, как на архипелаге. Орнаментация дверей — это целая философия.

Нас прервал телефонный звонок. Из отрывочных распоряжений я понял, что на Манда задержана группа западно-германских юнцов. Они проникли на почти ненаселенный остров под видом нудистов, а на самом деле занялись перекупкой «бханга» — наркотической травы, переправляемой через остров на Восток сомалийскими рыбаками.

— Вот так-то, — положив трубку, почесал затылок комиссар. — Есть, конечно, иностранцы, знающие цену суахилийским дверям. На Занзибаре и в Момбасе настоящих старых дверей осталось очень мало. Но здесь, в редко посещаемом Ламу, их еще можно найти. И, прослышав про это, любители древностей одно время повадились к нам: кто как турист, кто как нудист. Походит день-другой по городу, найдет хорошую дверь, сторгуется с хозяином дома и увезет ее. Вот мы и занялись их спасением. Пока правительство подготавливало и принимало закон, запрещающий иностранцам приобретать старые двери, мы облазили весь остров, пронумеровали, описали их.

— Но ведь правительство все же приняло «Закон о дверях». Так что теперь они спасены?

— Как сказать. Закон запрещает вывозить с Ламу лишь старые двери. А что такое «старая дверь»? Не обманывает ли нас какой-нибудь антиквар, вымазав лаком и отполировав древность? Вот этим-то мы и занимаемся.

Прощаясь, комиссар дал мне адреса «самых интересных» дверей в Ламу, посоветовал зайти в мастерскую Абдаллы Шканды, единственного, по его словам, во всей Восточной Африке человека, кто еще помнит секреты настоящих дверей, напомнил о том, что в Ламу сейчас работают два крупнейших знатока суахилийской истории — Джеймс Аллен и Нэвилл Читик. «Где первый — не знаю, а Нэвилла скорее всего найдете на Манда. Он ведет там какие-то раскопки», — напутствовал меня комиссар.

Я решил начать с дверей. Первая значившаяся в комиссарском списке красовалась у парадного входа в музей. Огромная, двустворчатая, из полированного эбена, с пятьюдесятью надраенными до ослепительного блеска медными шипами. Такие шипы, по мнению домовладельцев, должны были отпугивать злых духов и недоброжелателей. Чем больше блестящих шипов, тем безопаснее чувствовали себя обитатели дома.

Музейная дверь была чересчур парадной, ухоженной, поэтому даже не выглядела старой. Но другие двери — на невзрачных, покосившихся известняковых домиках внушали уважение. Кто знает, сколько провисели они на позеленевших бронзовых петлях: двести, триста или пятьсот лет? Дождь смыл с них краску и лак, ветер отполировал, солнце осветлило. И в результате еще лучше заиграло то, что обыгрывали, подчеркивали, старались выделить старые мастера, — текстура, игра света и теней. Затейливый орнамент вдруг обрывается, сохраняя природный рисунок древесины, или изгибается, делая своей частью сучок.

Орнамент и на раме и на створках — удивительно сложный. Как будто на дерево наклеили кружева. Рисунок никогда не повторяется. Мотивы его, как правило, еще доисламские. Они были полны значения для жителей Ламу. Вплетенные в орнамент изображения финиковой пальмы сулили изобилие, ветвистые стволы пальмы дум обеспечивали успех, листья лотоса уберегали женщин от бесплодия, извивающиеся цепи гарантировали безопасность.

В самом дальнем конце Ламу я набрел на очень старую, изъеденную червями, выбеленную морскими ветрами дверь с позеленевшими от времени редкими шипами. Главным элементом орнамента на ней были волнообразные линии, символизирующие океан, и рыбы — около шестидесяти различных изображений рыб, перевитых в сложный рисунок.