Черный Гетман

Привычный ему Днепр, в верхнем своем течении струящийся незнатной лесной рекой, каких на Руси десятки, здесь, под Киевом, вобрав в себя воды Сожа, Припяти и Десны, раскинулся под зеленой холмистой грядой размашистым важным боярином.

Теперь близость большого города ощущалась во всем. Перевоз был поставлен на широкую ногу — путников, собирающихся сразу с нескольких концов длинного лесистого острова, ожидали две большие барки и не меньше десятка разнобойных малых суденышек, чьи хозяева, наследники легендарного Кия-паромщика, перекрикивая друг друга, зазывали к себе бесконных: "К нам давай, пан — господин! Переплывем — зевнуть не успеешь, а плату берем вдвое меньше против купеческой…"

Сторговавшись с хозяином барки, путники разместились на палубе. За речной суетой, подремывая под зеленой шубой густых лесов, вонзая в небо золото церковных куполов, вздымался киевский берег. У подножия ближнего холма, на ровном участке от откоса до берега, теснились многочисленные деревянные домишки, огороженные несерьезным по нынешним временам частоколом. С трудом оторвавшись от любования речными красотами, Ольгерд продолжил прерванный разговор

— Пока в плену был, что-то про Душегубца узнал?

— Отомстить ему хочешь? — прищурился Шпилер.

— А то, — коротко кивнул Ольгерд. — Остался за ним должок.

Шпилер, прежде чем ответить, помолчал, взвешивая слова.

— Вот тебе мой совет, литвин: лучше и не пытайся. Я за это время всякого навидался, и смерти в глаза смотрел не раз. Но как взгляд его вспомню — мурашки по спине бегут. Разбойники в отряде шептались, что Дмитрий Душегубец с нечистым договор заключил, мол от того не взять его ни пулей, ни саблей.

— Слышали уже, — усмехнулся Ольгерд. — Оборотнями сейчас кого только не кличут, да только у страха глаза велики. Простая пуля не возьмет — серебряная достанет. Где сабля от тела отскочит, там кол осиновый без помех пройдет. Ты лучше говори, что сам видел, может узнал, кто он и откуда?

— Как знаешь, литвин, — Шпилер пожал плечами. — Многого я прознать не смог. Душегубец ведь скрытный, слова лишнего не скажет. Однако, похоже что он не из простого люда, а боярских кровей.

— С чего взял?

— К языкам уж больно горазд. С татарами по-татарски лопотал. Когда воры по дороге костел обнесли, так он ксендза тамошнего сперва по-польски пытал, потом на латыни допрашивал. Еще подглядел я, как на отдыхе он книгу греческую читал. Опять же манеры у него самые что ни на есть шляхетские, а воинская выучка такая, будто он, словно рыцарь-крестоносец, с четырех годков в седле.

— Из дворян, говоришь? Ну и на кой черт ему промышлять разбоем? Такого любой с радостью на службу возьмет.

— Этого и сам не понимаю. Гордыни в нем — на трех царей, а делом занят мелким. С полюдья навару — что кошку стричь: шуму много, шерсти мало. Похоже не хочет он в служивые люди. На московитов зол страшно, казаков всех презирает, над польской шляхтой смеется, а с татарами обращается, словно с домашним скотом.

Барка пересекла Днепр и вошла в устье реки Почайны, где за косой открылась шумная торговая гавань. Широкая неуклюжая посудина привалилась бортом к причалу, холопы бросили сходни и путники ступили на берег.

Вблизи нижний киевский город оказался большой тесной деревней, по сравнению с которой даже затерянное в лесах Замошье было образцом чистоты и порядка. А уж со Смоленском это сборище теснящихся глинобитных мазанок, над которыми изредка вздымались крыши богатых усадеб, беленые стены каменных церквей да шпили присутственных мест, сравнивать было и вовсе смешно.

— Что же город так плохо блюдут? — поинтересовался Ольгерд у Сарабуна.

— Так ведь хозяев в нем много, от того и порядку нет, — с готовностью отозвался киевский патриот. — У семи нянек, сам знаешь, дитя без глазу. Я же говорил — воевода по обычаю сидит у себя на Замковой горе, митрополит в Софии распоряжается, там где старый княжий град. Здесь, у Днепра, тот самый мещанский посад, называемый Подолом, которому Магдебургское право дано, а дальше, на холме, верстах в десяти, пещерский монастырь устроен, куда богомольцы ходят. Сам посуди: подольские толстосумы бургомистра сами себе выбирают, церкви и монастыри лишь о своих землях да доходах пекутся, а казаки спят и видят, чтобы и первых и вторых к ногтю прижать. Какой уж тут будет порядок? Реестровые теперь свои суды назначают, бывшую шляхетскую землю гребут под себя, как кроты, с монастырями за каждый лужок тяжбы ведут, а мещанам до всех дела нет, лишь бы их торговлю не трогали да податями не давили. Так вот и живут…

Разговора Ольгерд не поддержал. Жаловаться на власти — удел обывателей, а для воина есть начальник, приказ и верная сабля. Которой, кстати, пора было найти достойное применение…

— Ты мне скажи, — обернулся он к Шпилеру. — А казаки здесь где живут?

— Казаки обосновались за городом, в семи верстах. У них там свой курень, за Сырецким ручьем.

— А добраться как?

— Езжай по этой дороге, вдоль берега. Как из перелесков выйдешь, оболони начнутся, там и спросишь, всяк дорогу подскажет.

— Спасибо. Рад был встрече. Ежели что, как тебя здесь найти?

— Проще легкого, — усмехнулся Шпилер. — Я, как послание Куракину передам, остановлюсь в корчме у Янкеля, ее весь город знает. Цены там, правда, повыше, чем у добрых христиан, потому что с жидов налогов больше берут, зато пиво не разбавляют и комнаты чище.

На том и расстались.

* * *

Выехав за подольский забор (назвать стеной это смешное укрепление даже про себя язык не поворачивался), Ольгерд в сопровождении Сарабуна двинул по дороге вдоль берега Почайны. Лекарь, уж было собиравшийся ехать в свою коллегию, оглядев неспокойные улицы, передумал и упросил Ольгерда подержать его при себе. Сказался тем, что боится за выданные лоевским сотником деньги, мол в городе не отберут, так украдут. Ольгерд не возражал, с попутчиком все веселее, да и мысли об Ольге в голову меньше лезут…

Кони, отдохнувшие не перевозе, шли резво, не прошло и часа, как дорога, идущая мимо заливных лугов, вербных зарослей и бесчисленных заток, вывела к казацкому поселению Подъехав поближе Ольгерд довольно крякнул: ладное место.

Недавно отстроенная Куреневская слобода, или, как ее уже окрестили киевляне, Куреневка, всем своим видом давала понять, что теперешние ее хозяева — это не сирые холопы, а люди служивые и заможные. Ухоженные, без единого сорняка огороды с рыжими пятнами дозревающих гарбузов были окружены крепкими плетеными тынами, какими на Полесье не то что огород — не всякий двор обнесен, а просторные, скатанные из мощных бревен дома отличались от крестьянских глинобитных халуп, как крепкий боевой конь от заморенной старой клячи. Словом, селение, удобно расположившееся меж Дорогожицким шляхом и Сырецким ручьем, радовало глаз настолько, что Ольгерду, припомнившему давешний разговор с несостоявшимся тестем, вдруг вновь захотелось позабыть про все обиды и клятвы, про неудавшуюся свою любовь да стать хозяином одной из этих усадеб.

Первым встретившимся по пути куреневским жителем оказалась босоногая дивчина лет шестнадцати. Что-то напевая на ходу, она шла вдоль обочины, держа в руках свернутый рулоном льняной отрез. Завидев приезжих остановилась свернула к тыну. Ольгерд придержал коня:

— Где здесь кошевой живет не подскажешь, красавица?

— Богдан Молява? — нараспев, поднимая гласные, забавно переспросила девушка, и стрельнула в Ольгерда хитрыми озорными глазами. — Так це не в нас, а в тому кутку. Третя хата праворуч. А вы що, пане, новЫй козак? На службу до нас, чи як?

— Пока "чи як", а там поглядим, может быть и на службу, — улыбнулся ей Ольгерд.

Девушка покраснела до корня волос. По вошедшей в кровь солдатской привычке, он было собрался наклониться и потрепать ее за плечо, но перед глазами вдруг встало заплаканное, а оттого еще более прекрасное лицо Ольги и он, убрав с лица даже намек на игривость, двинул коня у ту сторону, куда указывал тонкий девичий палец.

Нагнувшись под низкой брамой, Ольгерд въехал в гостеприимно распахнутые ворота. Сразу же откуда-то сбоку, словно чертик из германской игрушки, выскочил вооруженный пищалью джура. Спросил подозрительно: