Черный Истребитель

– Да врешь ты все… - усмехнулся Саша.
– Ни капельки ты меня не любишь. Ты любишь мой кофе.

– Как ты догадался?

– У тебя на жадной морде все явственно написано. Большими буквами.

– Ничего. Я тебя потом полюблю. В лаборатории Скиннера, - в шутку пообещала Танька.

Саша поморщился:

– Совсем не смешно.

– Ну, извини, - пожала плечами Танька.
– Что сегодня делать будем?

– Гулять, жарить шашлыки, спать. В общем, отдыхать. Еще некоторые будут учиться стрелять из пистолета.

– Да я умею. Из спортивного, ну еще из ПМ чуть-чуть. Я в тире занималась в прошлом году.

– Вот заодно и проверим.

Они долго бродили по ельнику, уже кое-где присыпанному снегом. Земля промерзла накрепко, и грязь под ногами хлюпала только в низинках. Лес Таньке не понравился - был он мрачным, чужим и недружелюбным. Зато в середине его скрывалось маленькое озерцо, только по краям тронутое коркой льда. С очень чистой водой - приглядевшись, можно было увидеть коряги и корни водорослей на дне. Еще Танька углядела длинную ленивую рыбу, проплывающую под корягой, и обрадовалась.

– Это мы хоть в какой области?
– полюбопытствовала Танька, найдя на тропинке след, подозрительно напоминающий волчий.

– Во Владимирской, - ответил Саша.
– А что?

– Да редкостная глухомань… Даже не верится. Откуда у тебя этот дом?

– Наследство от деда.

Саша достал из кармана заранее припасенную жестянку, положил ее на пень, протянул Таньке огромный пистолет киношного вида. Она задумчиво взвесила оружие в руке. Было тяжело и неудобно.

– А это как зовут?

– Глок.

– Вот ты какой, северный олень… - с уважением еще раз оглядела пистолет Танька.
– Давно были о вас наслышаны…

Саша отвел ее шагов на двадцать:

– Ну-с, прошу…

Танька прицелилась, встав в спортивную стойку - развернувшись к мишени почти что спиной и вывернув руку назад.

– Нет, - сказал Саша.
– Так не пойдет. Положи пистолет в карман. Теперь выхватывай и сразу же стреляй по банке.

Танька выстрелила и, разумеется, промахнулась. Отдача была нефиговая - она чуть не упала.

– Не останавливайся! Пали, пока не попадешь!

Попала она с третьего выстрела, причем уже второй пришелся в пень, сантиметра на три ниже жестянки.

– А хорошо!
– удивленно сказал Саша.
– Теперь то же самое, только вон по той елке. На уровне живота человека.

Танька трижды обстреляла елки, каждый раз перед тем пряча пистолет в карман. На третий раз Саша заставил ее сначала пробежаться, а потом сделать первый выстрел, еще не до конца остановившись. К ее превеликому изумлению, третья пуля попала-таки в ствол.

– Оружие тебе в руки давать можно. Если, конечно, не побоишься выстрелить в человека, - подвел итог Саша.

– Не побоюсь… - пожала плечами Танька.
– Хороший человек ко мне под пулю не полезет, плохого не жалко.

– Посмотрим… - неопределенно пожал плечами Саша.

– Не веришь?
– обиделась Танька.
– Ну и напрасно.

– Не замерзла?
– у Саши была потрясающая манера игнорировать ее мелкие обиды и недовольства, и Таньке это нравилось. Он прекрасно чувствовал разницу между тем, что ее действительно задевает, и тем, на что она обижается скорее для поддержания беседы.

– Нет пока, а что?

– Да пойдем домой… вроде нагулялись уже.

Назад возвращались не меньше часа - так далеко вглубь леса они успели зайти. В доме, едва успев снять ботинки, Танька помчалась ставить чайник и рассыпать по кружкам заварку. Все-таки она порядком замерзла, хотя замечательная куртка спасала от мороза. Но у Таньки были не очень хорошие сосуды, а потому всю жизнь мерзли руки и ноги, с этим ничего нельзя было поделать даже в самой теплой одежде. Она могла замерзнуть даже посреди лета. Грея руки о бок чайника, Танька приплясывала с одной полуотмерзшей ноги на другую и вполголоса ругала «мерз-зззкую з-зззиму». Не выдержав ее страданий, Саша раскопал где-то шерстяные носки. Носки больше кололись, чем грели, но все-таки было теплее.

Ароматизированный земляникой чай был замечательно крепким и душистым. Танька поставила себе в уме «пятерку». Саша тоже оценил ее старания, похвалив за верно отмеренное количество заварки. Отогревшись, они выползли во двор, где Саша умело развел огонь в мангале.

– Шашлык будет из сарделек, ибо приличного мяса в магазине не было. Но сардельки хорошие.

Оказывается, был уже вечер - темнело. От мангала шло тепло, сардельки, насаженные на шампур вперемешку с помидорами и ломтиками черного хлеба, румянились и шкворчали. Танька притащила гитару, стала играть. Руки на холоде почему-то не мерзли, хотя временами она сбивалась. Запивали шашлык чаем из термоса, передавая его друг другу.

– Завтра в Москву, - неожиданно сказал Саша в перерыве между песнями.

– Почему завтра?

Саша пожал плечами. Танька вздохнула, но промолчала. Уезжать не хотелось. К ней вдруг пришло «прозрачное» настроение, не оставлявшее ее летом в Ростове. Она знала, что дальше будет только плохое, что эти два дня на даче она будет вспоминать долго, и уже навсегда уйдет возможность беседовать, сидя у огня, вкусный травяной чай в термосе, теплая улыбка Саши. Будущее уже прописано где-то в небесных скрижалях, дурное, кровавое и жестокое будущее. И прятаться от него бесполезно.

Танька поежилась под курткой, прикусила губу.

– Не езди со мной в Москву… - тихо сказала она.

– Почему?
– тревожно посмотрел на нее Саша.

– Тебя там убьют, - еще тише сказала Танька, надеясь, что ее не услышат.

Саша услышал. Он на минуту перевел взгляд на прогорающие угли, чему-то улыбнулся.

– Делай что должно, и будь что будет, - легко и уверенно сказал он, поднимая на Таньку глаза.

Таньке стало горько и светло одновременно.

– Ну почему же мы такие сумасшедшие… - криво улыбаясь, сказала она. Саша молча положил руку ей на плечо. Вечер поздней осени обнимал их, и казалось, что вокруг сплетается невидимая и непреодолимая сеть, в которой все уже решено и отмерено. И Таньке вдруг захотелось самой сделать шаг навстречу этой предопределенности, покориться судьбе. Захотелось - и тут же стало стыдно этой минутной слабости. Любую сеть стоило рвать безжалостно, даже если она вела к счастью.

В эту ночь ветер как-то особенно противно стонал во дворе. Тревожный ночной ветер разгонял Танькино настроение до немыслимой скорости. Она лежала на спине, раскинув руки, полуприкрыв глаза, и чувствовала себя этим ветром, несущимся над ночным лесом, над дорогами и домами, с единственной целью - разбиться с воем о темное окно в маленьком теплом доме и последним прикосновением выстудить из него все то, что так дорого тем, кто пытался укрыться за стенами. В голове было так темно и мрачно, словно туда налили чернил. Или туши - густой и липкой художественной туши. В эту ночь хотелось резать вены осколком стекла, чтобы равнодушно следить за тем, как каплет с запястья кровь.