Черный мел

— Ладно, — ответил Чад и неуверенно покосился на Эмилию.

— Я хотел сообщить вам об этом лично, — сказал Средний и фыркнул. — А знаете, мне давно уже хотелось попасть сюда на экскурсию… У этого дома богатая история.

— Эмилия как раз то же самое говорила мне, — ответил Чад.

Средний благосклонно улыбнулся Эмилии.

— Что ж, тогда прощайте, — произнес он и направился было к дому, но вдруг опять повернулся к ним: — Да, вот еще что… — Он с подозрением огляделся по сторонам. — Вы все время гадаете, кто мы такие — я имею в виду «Общество Игры». Но вы не о том думаете. Самое главное, что по-настоящему имеет значение, — знать, кого мы представляем. Но этого я вам сказать не могу.

— Очень познавательно, — съязвил Чад, — спасибо за загадку.

Голова Среднего дернулась, как у хищной птицы.

— Ну что ж, — сказал он, — возможно, вам кое-что потом расскажут. Я имею в виду не «Общество Игры», но более высокий уровень. Гораздо более высокий. И я пока сам не знаю — то ли это просто страшилки, то ли нет… И что прикажете делать? Возможно, все рассчитано на то, чтобы запугать меня и не отпускать… — Средний сглотнул слюну и отвернулся. — По-моему, все происходящее напоминает пари Паскаля. Блез Паскаль говорил: «Когда речь заходит о существовании Бога, единственно рациональный способ поведения заключается в том, чтобы верить в Его существование». По мнению Паскаля, все мы играем в игру, бросаем монету, а она может упасть орлом или решкой. То есть Бог есть или Бога нет, и у нас нет другого выхода, помимо участия в игре. Мы должны заключить пари и участвовать в игре, хотим мы того или нет. И самым разумным выбором становится вера. Если вы выиграете, то получите все — рай, вечную жизнь, бесконечное счастье. А если вы проиграете, то ничего не потеряете, вы умрете точно так же, как если бы были атеистом. — Лицо у Среднего сделалось усталое, будто он писал свою речь всю ночь. — И самое главное, вы можете точно так же аргументировать свои доводы для веры в ад. — Средний сунул руки в карманы и прижал локти к бокам. — Если кто-нибудь из них придет к вам и что-нибудь скажет, вы должны знать: разумнее всего им верить. А если вести себя по-другому — значит, очень сильно рисковать. — Средний слегка оживился. — И еще о пари Паскаля. Пари — игра. Но с пари дело обстоит так: истинно азартный игрок, чистейший сторонник игры, играет не для того, чтобы выиграть. Истинный игрок играет ради волнения, чистого экстаза от участия. А чистейший экстаз рождается не от желания победить, но от страха поражения, ведь на карту поставлено что-то настоящее и ценное. Если терять нечего, то зачем волноваться? Истинный игрок поступает наоборот. — Средний растопырил пальцы и пошевелил ими. — Да, чистейший любитель Игры делает ставки наоборот, он идет против шерсти. Не так ли, Чад?

Чад смущенно покосился на Эмилию.

— Н-ну… да, Средний, это было здорово. — Он отвернулся. — Теперь я чувствую себя высокообразованным. Кстати, мы оба очень рады, что пришли именно вы. — Он хотел произнести последние слова язвительно, но ему показалось, будто его вдруг застали врасплох.

Средний взволновался еще больше и сказал:

— Чад, ты прекрасно понял мои слова. А Эмилия… ах, Эмилия, ты слишком хороша для этой Игры. Слушайте, сейчас в самом безопасном положении находится Марк, потому что он вышел. Вышел чистым, вышел рано. Чем дольше вы остаетесь в Игре, тем опаснее она становится. Если, разумеется, вы не истинный игрок и если вам не хочется попасть на настоящее суровое испытание.

— Ну а вы-то? — спросил Чад. — Вы тоже выходите на ранней стадии?

— Не знаю, — ответил Средний. — Повторяю, все зависит от того, в чем заключается истина. Может, и нет. Мне просто не хватает духу, чтобы продолжать… Желаю удачи! — Средний развернулся и зашагал к дому. Со спины он казался совсем стариком, в толстых шерстяных брюках и пиджаке, сутулый, на него будто давила тяжесть прожитых лет.

Чад покосился на Эмилию, заметил на ее красивом лице легкое замешательство вместе с долей страха. Именно тогда Чад понял: Средний прав — Эмилии не место в их Игре. И ему, Чаду, пора сделать доброе дело.

XLVI(iii). — Чад, ты что-нибудь понял? О чем он вообще говорил?

— Эмилия, по-моему, он двинутый. Честно говоря, я ничегошеньки не понял.

— Как, по-твоему, нам надо передать его слова остальным?

— Что передавать-то? Загадку сфинкса? По-моему, лучше вообще о нем забыть.

Чад развернулся, и Эмилия тоже. Они зашагали назад, к мостику.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложил Чад.

— О чем, например? — спросила Эмилия.

— Например, о загадках. Объясни мне что-нибудь такое, чего американцы просто не понимают… не могут понять.

— Тогда давай пойдем помедленнее. До пруда идти всего пару минут, я ничего не успею рассказать.

— Ну и насмешила ты меня, Эмилия! Нет, честно, ты очень веселая.

— Господи, Чад, ты у Джека научился язвить! Это начало конца. Ну, говори, чего ты не понимаешь. Хотя почему ты спрашиваешь меня, а не Джолиона… — Чад засунул руки в карманы и сжался, как испуганный подросток, который собирается впервые в жизни пригласить девушку на свидание. Но Эмилия ничего не замечала, беззаботно шагала с ним рядом.

— Если честно, Эмилия, мне кое-что непонятно как раз насчет тебя, — начал он. — Точнее, насчет твоего отца. Почему ты так заводишься, если кто-то вспоминает шахтерскую забастовку? Я совершенно ничего не понимаю.

— Куда уж тебе, Чад! Вряд ли наша шахтерская забастовка считалась у вас в Штатах важной новостью. Да и у нас о ней уже почти забыли.

— Так расскажи, что тогда произошло.

Эмилия поджала губы:

— Вряд ли мой рассказ будет спокойным и взвешенным.

— А зачем мне спокойный и взвешенный рассказ? — возразил Чад. — Мне интересно твое мнение, Эм.

— Тогда слушай… — Эмилия вдруг посуровела, а сердце Чада учащенно забилось. — Итак, во-первых, тебе нужно знать: в нашей стране добывающая промышленность национализирована. И находится на дотации как неприбыльная отрасль. Многие понимали: надо что-то менять. Возможно, они даже были правы. Но до сих пор внутри у меня все кипит из-за того, как они принялись за дело. Тэтчер и ее тори жаждали крови. Они с самого начала задумали переломить хребет профсоюзам. Из-за них все так получилось…

Шахтерская забастовка началась в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. За десять лет до нее, в семьдесят четвертом, предыдущая забастовка явилась причиной отставки правительства Хита — он тоже был тори. Они сразу же стали готовить ответный удар, собрались в следующий раз отомстить горнякам… Так и вышло. Консерваторы пытались держать свой план в тайне, но кое-что все же просочилось наружу. Если подумать, нетрудно прийти к выводу — они довольно четко начали воплощать свой замысел…

Во-первых, втайне копили запасы угля на электростанциях, чтобы забастовка не имела успеха. Затем объявили о закрытии двадцати нерентабельных шахт, таким образом оставив без работы двадцать тысяч человек. Они, конечно, понимали: профсоюзы вынуждены будут пойти на ответные меры, у профсоюзов просто не оставалось выбора. Так что забастовка началась как почти все забастовки. Только правительство ответило совершенно по-другому. Их главная цель заключалась в том, чтобы раздавить профсоюзы, оставить на стране свой отпечаток. Бороться честно тори не собирались. Они использовали против нас МИ-5 — нашу секретную службу. Они знали о каждом следующем шаге профсоюзов. А потом Тэтчер произнесла речь, в которой сравнила требования шахтеров с фолклендским конфликтом. Вот что она сказала: «Нам пришлось бороться с врагом за пределами страны, на Фолклендских островах. Мы всегда должны знать о внутреннем враге, с которым труднее бороться и который представляет большую опасность для свободы». Примерно так. Она хотела именно этого — еще одной войны.

В нашем городке половина мужчин трудоспособного возраста работала на шахте. Так было и в соседнем городке, и во всей округе. Безработица затронула всех, и все радовались хоть какой-то работе. Интересно, на что надеялась Тэтчер? Неужели полагала, что люди, у которых отняли работу, отняли средства к существованию — у них самих, у сыновей, у зятьев — ничего не предпримут? Шахтеры объявили общенациональную забастовку, образовали пикеты. К нам перебросили полицию из других районов страны, правительство боялось, что местной полиции духу не хватит напасть на своих. И началась настоящая война. Всё как они и хотели. Пикеты разгоняли отряды конной полиции, бастующих били дубинками. Догоняли и били по затылку…

Была зима, и правительство Тэтчер особо позаботилось о том, чтобы ни сами забастовщики, ни члены их семей не получали никаких льгот и субсидий. В соседнем городке погибли два брата, мальчики-подростки. Их завалило шлаком, когда они рылись в отвалах, собирая кусочки угля. Мальчики погибли, они пытались согреть своих близких, потому что у их отца не было денег платить по счетам…

Представь себе, Чад, так поступало наше правительство с гражданами нашей страны! По приказу Тэтчер за нами шпионили, нас запугивали, били, разгоняли, а потом морили голодом до тех пор, пока нам не пришлось сдаться. Все как они и задумывали с самого начала, десять лет назад. Они отомстили. Тэтчер победила, Чад, она нас просто избила, причем с огромным удовольствием.