Чёрный менестрель

— Помню, не так давно, — задумчиво начал Степан, — одна девочка на постоялом дворе, очень похожим на этот, обещала, что больше никогда не будет брать чужого.

— Так жить захочешь, и не такую глупость скажешь, — ехидно ответила Ребана.

— Как ты рассказывал про подобные случаи, — глубокомысленно заметил Диргиниус, — лучше всего эту ситуацию описать словами: «шах и мат». Так что вы проиграли, господин… менестрель...

***

Ночь близилась к своему завершению. На лучшем постоялом дворе города Тапии все давно уже спали. Только сторож, он же конюх, дремал вполглаза, да в небольшой каморке молилась девушка тринадцати с небольшим лет:

— ...Великий Куст, сущий и вездесущий, создавший всё и сокрытый ото всех, пребывающий в вечности и обещающий вечность... интересно, а мне он обещает вечность – меня же отлучили? Нет, нет! Людское отлучение ничто по сравнению с волей Великого Куста! Верю в твою справедливость, Великий Куст, ибо знаю, что я не согрешила... Стоп, стоп, но ведь меня искупали в бадье со свиной кровью и молоком... Но ведь это меня искупали, я бы сама в эту бадью ни в жизни не залезла бы! Кстати где они взяли в Тапии свиную кровь? — Ноли стукнулась головой об пол и, не замечая текущих по её щекам слёз, продолжила свою странную, явно не каноническую молитву:

— Знаю, что в книге Великого Куста сказано... Стоп! А если кровь не свиная тогда? Кровь нельзя мешать с молоком, но... Что, но? Я нечистая, проклятая язычница! Или нет? Куст ответь язычница я или нет!? Ой! Прости, Великий Куст, деву неразумную, ибо это я от великой обиды на несправедливость, которая произошла со мной. Но ведь всё делается по воле Великого Куста, а значит, это его воля... Нет! Великий Куст добрый, он не хотел, чтобы со мной так поступали – это люди злы... — Ноли зарыдала и несколько минут из-за этого не смогла продолжить молитву, но затем, успокоившись, вновь зашептала:

— Великий Куст, защити меня... Что-то ты не очень меня защищал, когда отец умер, наделав кучу долгов, меня продали в рабство, а затем, если бы я не схватила тот нож, то этот, этот скот обязательно бы меня обрюхатил. Что же я говорю? Как есть кустохульница! Если бы не Великий Куст, то лежать бы мне под землёй навеки, а так... А что так? Она, Ребана, моя новая госпожа, обещает научить меня грабить и убивать! Не хочу грабить и убивать! Хотя, если язычников, отвернувших свой лик от Великого Куста, то можно... Ой! Я ведь тоже теперь вроде как язычница, так меня значит можно грабить, насиловать и убивать? Не хочу, чтобы меня... И вообще, может это не так уж плохо – грабить и убивать? Хотя нет! Ведь она же хочет заставить меня чистить котёл! А я никогда не чистила котлы – это всегда делали слуги! И что будет с моими прекрасными ногтями и с моей дивной кожей? — Ноли вновь захотела было заплакать, но залюбовалась своими руками, а спустя некоторое время продолжила свою молитву:

— И зачем я убила своего хозяина, такого достойного господина? Да какой он достойный – обрюхатил всех служанок в своём доме, нескольких - силой... Но котёл-то чистить он меня не заставлял? Не успел просто. Вначале видно хотел поразвлечься, а после заставил бы чистить котел. Правильно я его убила! Прости, Великий Куст, меня, недостойную, за эти грешные мысли! Верна я заповедям твоим! Люблю тебя всем сердцем своим, и преисполнена любви к ближним всем сердцем своим, и смирилась я перед волей твоею, и склоняю голову перед славой твоею, так сделай же, чтобы мне не нужно было чистить котёл, я лучше буду грабить, убивать... Прости, Великий Куст, я не то сказала! Да пребудет воля твоя во веки веков и да не придётся мне чистить котёл!..

Когда из каморки перестали доноситься всхлипы и бормотание, и спустя некоторое время по звукам, донёсшимся из-за закрытой двери, стало ясно, что Ноли перебралась с пола на тюфяк, Алак Диргиниус допил оставшееся в кувшине вино и со спокойной совестью отправился спать в свою комнату. Проходя мимо открытого окна, Алак поболтал в руке глиняный кувшин, определил, что вина в нём больше не осталось, и со вздохом поставил сосуд на подоконник. Перед тем, как отправится дальше, в свою комнату, Диргиниус тихо, размышляя сам с собой, произнёс:

— Дети отходчивы, так что, думаю, безумие Ноли не грозит. Но всё же удивительно, что я сам не рехнулся, слушая её молитвы почти всю ночь...

И вместо того чтобы отправится спать, маг пошёл ещё за одним кувшином – ему это было необходимо, хотя и предыдущий кувшин был явно лишним...

***

На рыночной площади было шумно – ещё бы, ведь ночью какие-то шутники обклеили половину города Тапия листовками. Текст прокламаций был, в общем-то, всем известен, однако знать содержание текста и слышать самому – не одно и тоже, так что, поддавшись на уговоры, младший писарь магистрата прочитал прокламацию:

— Я, Богиня Сну, которую вероотступники называют богиней хитрости и коварства, решила покарать город Тапию, жители которого ошибочно считают меня Великим Кустом...

— Ну вот, раньше сыновья банкиров и жрецов вино по кабакам пили, а теперь в кустохульство ударились, — перебил писаря мастеровой, — совсем оборзели.

— Уверяю вас, банкиры – самая кустолюбивая часть общества, — возразил богато одетый горожанин, который только немного не дошёл до банка, чтобы взять в нём ссуду.

— А у кого есть золотые жетоны, чтобы ходить по всем кварталам города? — хитро спросил всё тот же мастеровой. — Неужели ты думаешь, что сами жрецы...

— Не жрецы, а их детишки–шалопаи, — весело подсказал кто-то из толпы, чем вызвал смех.

— Дети жрецов – будущие жрецы, — грозно произнёс пузатый стражник, который явно был не на службе, — кто имеет что-нибудь против жрецов?

Так как ответа на данный вопрос не последовало, то пузан повернулся к младшему писарю и сказал тоном, не терпящим возражения:

— Чего замолчал? Читай дальше!

—...ибо возомнили они в гордыне своей, — начал читать писарь с того места, где он прервался, — что избраны мною повелевать другими людьми как рабами, а я, милосердная и всепрощающая...

— Милосердие – прямо как у нашего магистрата, — злобно вполголоса произнёс кто-то в толпе.

—...избрала вас, дабы вы осветили язычникам путь к Истине.., — продолжил читать младший писарь, предпочитая не слышать хулу на своё начальство.

— Ну точно как магистратские или жрецы, — произнёс голос того же злопыхателя, — те тоже перед тем, как поднять налоги, говорят, что всех нас избрали для чего-то...

—… Я терпела, когда вы обозвали меня Кустом и воздвигли медного позолоченного идола... — продолжил было писарь, но его перебил подошедший ученик жреца:

— Что за ложь, в храме Куст из чистого золота! Ты ответишь за своё кустохульство!

— А при чём здесь я! — испугано взвизгнул писарь. — Мне сказали читать – я читаю! Не нравится – сами читайте!

— Читай дальше! — разнеслось по толпе, а ученик жреца, поняв, что он оказался в меньшинстве, тихо ретировался...

—...Я терпела, когда вы объявили милость мою к вам вечной и неизменной и решили что Истина – ваша собственность, — побег ученика жреца так взбодрил младшего писаря, что он уже не просто читал текст, а проповедовал волю великой богини Сну. — Я терпела, пока вы обманывали язычников, грабили их и обращали их в рабство, но когда вы сожгли город Сунию и не покаялись – моё терпение закончилось!