Чёрный менестрель

– Тебе видней, ведь Великий Куст определил тебе назначение работать руками, - несмотря на всю, на первый взгляд, благовоспитанность речи, всем было ясно, что богатенький издевается - физический труд у семикустников считался позором, недаром куинам, самым уважаемым членам общества семикустников, запрещалось самостоятельно даже выносить мусор из своего дома...

Пока вокруг разгорался спор, нечто среднее между богословским диспутом и профсоюзным митингом, Голушко размышлял. С одной стороны, ему было ужасно жаль несчастную девочку, которой на вид не было и четырнадцати, и поэтому юридические струны души Степана требовали её выкупить. С другой стороны, деньги, выделенные Снурией на накладные расходы (именно так Голушко мысленно называл операцию по поджогу города, что поделаешь, мать его воспитала очень законопослушным, и он по-прежнему оставался таковым где-то в глубине своей бездонной души) заканчивались. А платить из своего кармана, пусть даже для того, чтобы восторжествовала справедливость, Степан, как истинный сын "ридной окрайны", категорически отказывался.

На рыночной площади было весело, все ждали начала "культурного мероприятия" (казни) и убивали время до её свершения, как вдруг около помоста громко раздался звонкий девичий голос:

– Я покупаю!

На рыночной площади установилась гробовая тишина. Приблизительно через полминуты чиновник, объявлявший приговор, подобрал отвисшую челюсть и насмешливо спросил:

– А у тебя есть десять золотых?

– Ну да, - ответила Ребана и протянула к чиновнику правую руку, в ладони которой поблёскивали солнечным светом десять монет.

– А твои папа с мамой знают, что ты собираешься потратить такую сумму?- придя в себя от шока, спросил чиновник.

– Да, папа - купец, мы недавно приехали в ваш город, он мне сам эти деньги дал, чтобы я купила себе на день рождения какую-нибудь безделушку, - прочирикала Ребана, пока Голушко стирал со лба пот. Он только сейчас понял, что девчушка, отданная под опеку Хиир, будет следовать заветам своей учительницы.

– Вот я подумала, что рабыня - это лучшая безделушка.

Чиновник несколько раз попытался что-то сказать, но только открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыбина. Придя в себя, он спросил:

– Милая, ты разве не слышала, что она - убийца? Неужели ты не боишься, что она тебя тоже...

– А меня-то за что?
– удивилась Ребана, - я же ведь не мужчина...

Чиновник хотел ещё что-то сказать, но хохот покрыл рыночную площадь, как прибой во время прилива покрывает прибрежную отмель.

Отсмеявшись вместе со всеми, чиновник виновато улыбнулся и сказал:

– Всё это, конечно, хорошо, но твой папа может подтвердить твои слова?

– Разумеется, нужно только послать в постоялый двор "Гусиная печень" и мой папа придёт сюда, чтобы подтвердить мои слова, - начала было Ребана, но увидев тень сомнения, набежавшую на лицо собеседника, быстро поправилась, и, указав на Голушко, сказала:

– Вот господин менестрель, он едет в нашем обозе и иногда приглядывает за мной, вот он всё подтвердит.

– Вы подтверждаете слова этой особы, господин менестрель?
– грозно спросил чиновник.

– Да, разумеется, - ответил Степан, думая о том, что затеряться в Тапии теперь будет уже не суждено никогда - каждая собака узнает его в лицо.

– Ну что же, тогда займёмся формальностями, - сказал чиновник и приступил к делу...

Пересчитав (три раза!!!) деньги, чиновник попросил Ребану расписаться на восьми листах, а затем все отправились в магистрат для оформления купчей. До магистрата идти было недалеко, а вот в оплоте городской бюрократической власти походить из кабинета в кабинет пришлось. Очень быстро (не прошло и пяти часов) почти все подписи были проставлены. Покупатели прошли в небольшую комнатку, где за конторкой сидел ещё один представитель государственной власти. Увидев посетителей, он замахал руками и буквально простонал:

– Рабочий день окончен, приходите завтра.

Вместо ответа Голушко, которому хождения по чиновничьим кабинетам надоели ещё по прошлому опыту, молча положил два шкела на край конторки.

– Два шкела живому не дают!
– возмутился чиновник.

Степан пожал плечами и убрал один шкел обратно в кошелёк.

– С другой стороны, - многозначительно сказал чиновник, - я почти что умер, - и, дождавшись, когда Голушко вернёт вторую серебряную монету на край конторки, быстро добавил, - но не совсем, так что мне нужны средства на лечение.

Тяжело вздохнув, Степан положил на край конторки ещё один шкел. Чиновник также тяжело вздохнул, убедившись, что ещё серебра не прибавится, и, открыв небольшой ящичек конторки (серебряные монеты в этот момент исчезли, как будто их никогда и не было), достал оттуда большую печать. С грохотом приложив печать к купчей, чиновник торжественно сказал:

– Вот и всё, молодая госпожа, поздравляю вас, вы стали владелицей рабыни по имени Ноли, - и протянул Ребане свиток из плотной бумаги.

– В данный момент ваша собственность находится в городской тюрьме, - начал чиновник, который сопровождал Ребану и Голушко с того момента, когда они вошли в магистрат, - но уже поздно, поэтому капитан ушёл, а без него никто не имеет права выпускать заключённых. Разумеется, я могу...

– Сколько?
– перебил его Степан.

– Три шкела, - выдохнул чиновник...

Наконец Ребана воссоединилась со своей собственностью, стражник, который привёл Ноли из тюрьмы, передал её новой хозяйке цепочку, соединённую с ошейником на рабыне, и вывел их из магистрата. Пока оформлялись документы, наступила ночь. Освещения в Тапии, за исключением магистрата, не было. В этот момент к ним пошёл ещё один чиновник с горящим факелом в руках, и сказал:

– Позвольте предложить вам факел, молодая госпожа, всего за два медяка.

Степан тяжело вздохнул и полез в свой кошелек за деньгами...

Когда дверь магистрата с грохотом захлопнулась, оставив их одних на улице, Степан спросил:

– Ну и зачем ты всё это устроила, Ребана?

– Наставник учил меня, что деньги нужно красть по мере необходимости, а тратить - не дожидаясь, пока их украдут у тебя. К тому же скоро подойдёт моя очередь чистить ротный котёл, а я ненавижу работать, так пусть теперь моя рабыня сделает это за меня.

– Пошли,- махнул рукой Степан, и уже хотел отправиться на постоялый двор, как Ноли разрыдалась. Ребана обняла её и стала гладить свою новую собственность по голове, приговаривая:

– Не плачь, бедненькая, я научу тебя всему, что умею - красть, обманывать, убивать...

От подобных утешений Ноли разрыдалась ещё сильнее, а Степан посмотрел на звездное небо и, ни к кому не обращаясь, тихо произнёс:

– Господи, ну за что мне всё это?..

Бог Степану не ответил.

***

Заспанный конюх постоялого двора "Гусиная печень" открыл калитку, что-то бурча себе под нос, и пустил припозднившихся постояльцев. В пустом зале было сумрачно, только в углу тихо трещал камин, а около него, в кресле, посапывал Алак Диргиниус. Когда маг издал уж очень громкую трель, Степан нарочно пнул табуретку, и та с грохотом рухнула на пол.

– Ни днём, ни ночью от тебя покоя нет, - произнёс маг, обращаясь к Голушко, а затем заорал:

– Корчмарь! Где тебя Сну носит! Постояльцы пришли голодные! Или ты опять хочешь...

– Не извольте беспокоиться, господин маг, сию минуту всё будет готово, - подобострастно проговорил корчмарь, высунувшись из подсобки, словно большая крыса, а затем, шмыгнув обратно, стал раздавать указания и оплеухи половым.

– Что это он?
– удивился Голушко, - Когда мы въехали в этот трактир, он так не суетился?