Чёрный молот. Красный серп. Книга 1
Шрифт:
Дядько Степан проспал остаток пути, но настроение было подпорчено. Автобус съехал с центральной асфальтированной дороги на просёлочную. Здесь было ещё больше выбоин. Наконец, через полчаса автобус подъехал к селу. Покосившаяся вывеска на въезде информировала, что село называется Перевалкино. Оно находилось почти на незримой границе Российской и Украинской советских республик. И поскольку парни и девушки из соседних республик давным-давно переженились между собой, то и сёла по обе стороны были смешанными русско-украинскими. Перевал-кино было типичным отражением смеси советской действительности и национальных и семейных привычек. Проезжая по разбитым вдребезги улицам, можно было увидеть, вроде бы однообразные постройки. Но разница между ними бросалась в глаза. Вот он, покосившийся плетень, скучная, небелёная хата, неровные столбики во дворе, меж которыми натянуты провисшие верёвки, на которых, как знамя пролетарской революции, развевались бесформенные Дунькины юбки и застиранные Ванькины подштанники. Тут же по двору свободно бродили свиньи и, беззаботно покудахкивая, перепрыгивали через них куры, бессовестно роящиеся в свинских отходах. Лужицы вонючей жижи и рои мух над всем этим хозяйством. Следующая хата была полной противоположностью. Ровные штакетины, аккуратно подпиленные по размеру снизу и сверху (причём кверху торчали одинаковые треугольнички, красиво покрашенные), огораживали такую же хату, как у соседа, но побеленную и оттого выглядевшую больше
И снова покосившаяся, подслеповатая от немытых окошек хата, а за ней следующая, чистенькая, аккуратная и оттого как бы бросающая вызов соседу. Вот уж действительно, у соседа и трава зеленее. Протрясясь по центральной улице почти до конца, автобус и грузовик свернули на боковую и доехали прямо до зеленеющего пшеничного поля. Ещё не набравшие полную силу ростки весело кланялись ветру и приезжим. Будет, будет добрым урожай в этом году! Глядишь, может и позабудутся голодные годы начала тридцатых, когда и сеять-то было нечего. Когда голод и гибель бродили по сёлам. А теперь всё централизовано. Семена из центра. И урожай тоже, будьте любезны, в центр свезти. И собрать его тоже, ровно к обозначенным партией срокам собрать надобно. И кому есть дело до того, что ещё б недельку и без потерь и спокойненько можно было б свезти в райцентр на стареньких грузовиках и тракторах урожай. Но нет же, грозное начальство звонит день и ночь, требует сводки и отчёты, кроет матом и грозит всеми немыслимыми небесными и земными карами. Да и то, над ним ведь и своё начальство имеется, которое так же грозит и стращает. А над ним своё. И над всем этим партия и лично любимый вождь и учитель товарищ Сталин. А уж если товарищ Сталин сказал, что к надцатому числу весь, да-да, весь урожай должен быть собран, то только недобитая контра или засланный из Японии или Англии шпион и вредитель мог сорвать сбор и вывоз урожая. Ну, такого мы сразу выявим и расстреляем, семью сошлём, чего цацкаться? Всё одно – беспаспортным советским рабам деваться некуда. В город никто не отпустит, а не хочешь здесь вкалывать, то будешь горбатиться на дальнем Севере. Ещё вспомнишь свою привольную житуху в колхозе.
Пассажиры не спеша покидали места, разминая затёкшие спины и ноги. И только молодёжь, словно и не было длинного и трясучего переезда, попрыгав с кузова, разом пошла в пляс, окружив жениха с невестой. Тут и частушки подоспели.
– Над рекой стоял туман,Девки в бане мылися.Мужики их не дождались,Сразу утопилися. И-и-и-эх!По грибы ходили с милым,Встретили медве-е-е-дя,Быстро бегает милёнок,Ну куда ж ты, Федя?Я давно уж перезрелаИ любви мне подавай,Я все песни перепела.Милый, сватов засылай!Уже от дома вышла встречать молодых заждавшаяся семья. С караваем на расшитом рушнике и с солонкой посреди хлеба. Вот уже и молодые отломили по кусочку, макнули в соль и отправили в рот. Тут и гости оголодавшие подоспели, разодрали каравай на части, со смехом передавая друг другу куски. Вот уже все вышли из автобуса, только дядько Степан идти не в состоянии, а Клаве одной его не поднять. Так Фимины друзья его впятером и вынесли, да и отнесли спать к сараю. Потихоньку начали выносить угощение на стол. А еврейская родня приехала со своими котомками. Извинились перед родными невесты, объяснили, что вот, мол, так и так, не позволяет им вера свинину кушать, да и мясное с молочным мешать. Так что просят извинить и не сердиться, но вот тут привезли кое-чего для заветы отцов соблюдающих, где можно на печь поставить?
Так это что ж, хохлы своё есть будут, а жиды своё? Что ж это за свадьба? И как потом нашей Галочке в вашем городе есть? Так она ж там окочурится на ваших жидовних харчах! Взяло время объяснить, что не все соблюдают, остальные, в том числе и молодые, едят всё. Но вот родители жениха и ещё пяток родных придерживаются старорежимных взглядов, но ни в коем случае не желают обидеть новую родню и искренне извиняются.
Под бурчливое недовольство Галочкиной родни недоразумение уладили, и хозяйки с двух сторон приступили к готовке. Семья Лёвчика уже давно не соблюдала кашрут, т. е. древние еврейские правила питания. Самуил Шаевич справедливо полагал, что если бы Господь хотел, чтобы евреи ели только завещанную им еду, то всю другую убрал бы из обихода. Давид же помнил, как в его семье до революции соблюдали традиции. Но семью он покинул рано и помотался по фронтам гражданской. А там не то что кашерное, просто сожрать бы что-нибудь. Там о кашерной маминой еде он мог только втихомолку вспоминать. Да и праздники еврейские его уже не интересовали. Новая власть дала народу достаточно своих праздников. Если ещё и еврейские праздновать, в которые по старым законам и работать-то нельзя, то кто ж тогда семью будет кормить? И кто такого работника будет держать? Нет уж, делу время – потехе час. Так и накрыли стол, рядом с молодыми сели все, кто нормально ест, а в конце стола еврейчики со своими штучками. Да и смеху не оберёшься, смотреть на их край. Тут на центральной части и сальцо, и грудиночка, колбаска домашняя, картошечка на сальце жаренная, голубцы со свининой, макают в густую домашнюю сметану – объедение! А там? Срамота одна! Рыбные тефтели – гефилте фиш, макароны привезли. Ха-ха-ха! Когда и где вы видели, чтоб на деревенской свадьбе макароны ели? Ладно хоть молочными продуктами не побрезговали.
Сметану себе поставили, да и брынзу приняли. Одолжение сделали! Спасибо вам в шляпу! Соленья тоже приняли, хлеб и овощи. Редисочка наисочнейшая, прям с грядки. И укроп с петрушкой. А вот и огурчики первые. Рассаду дед Остап в тёплом сарае высаживал раньше всех. Вот и огурчики выросли раньше, чем у соседей. Как раз к свадьбе любимой внучки и поспели. Да только не могла, что ль, голуба наша нормального парубка найти? Чего с жидовнёй-то путаться? Они, конечно, тоже люди. И даже образованные. Вон среди них сколько врачей, учителей, мастерового народа, да и руководителей немало. Только не наш народ это, ох не наш. Ты их приюти, бездомных, на своей земле. Они тебе раз – и Христа распянут! Да ещё и орут при этом, что Христос из ихних, из евреев будет, и что это их внутреннее еврейское дело! Во как повернули! Во хитрожопые, уже и Христа в свои записали. Ну и что, что дело в Иерусалиме было? Что, там не могло найтись на эту роль какого-нибудь украинского хлопца? Ну на худой конец москаля, но евреем Христос никак быть не мог! Кто ж в это поверит?– Горько! Горько! Ра-аз! Два-а! Три-и! Четы-ыре! Пя-ать!
– Ну, а теперь, гости дорогие, готовьте подарки и рюмки наливные! Так, кто это у нас? А-а, друзья жениха! И что вы нам приготовили? Вот рубашка, почти новая, со старыми пуговицами, – весело склабился местный гармонист. – А это платье для невесты. И всего три раза стиранное! С чьей верёвки сняли?
И свадьба покатывалась со смеху. Да ещё каждый даритель принимал по рюмке под строгим взглядом гармониста. А ядрёный деревенский самогон бил наповал алкогольным духом и прожигал насквозь до самых выходных отверстий. Да и вырывался иногда на свободу в виде ядрёного алкогольного выхлопа. А откуда вы думали пошло выражение «на пердячем паре»? Ну мужики все приложились, да и бабы тоже. Вот только с жидовочками смех один. Достали вино своё, городское. А самогонку наотрез пить отказались. Слабы кишкою! Да и Бог с ними, хоть вина выпили, а то б с дурью своей и голодными и трезвыми со стола б встали.
Тут и дядько Степан проснулся. Дошёл до стола, встреченный радостным «о-о-о!!!» Тут же стакан до краёв поднесли да огурчик солёный. Не раздумывая, принял дядько Степан дар и медленно, чтобы не расплескать и каплю драгоценного пойла, поднёс ко рту. Ядрён самогон, но и дядько Степан не лыком шит. Да какой он там дядько? Наш он кум и свояк, Стёпка! Да и отроду ему только-только четвёртый десяток пошёл. Вот только для Лёвчика с Яшкой и может быть дядькой! Замерла свадьба. Сомкнул меха гармонист. Только и слышно, как булькает самогон, погружаясь в Степана, да ходит ходуном кадык, как поршень автомобиля, проталкивая обжигающую жидкость. Ни капли не обронил Степан. Медленно оторвал стакан от губ, отёр рот рукавом, протянул руку за огурцом, взял его, обвёл взглядом свадьбу, задержался на Клавдии, хотел сказать что-то, да рухнул мешком. Да и то, намешал Степан напитки. Сначала свой самогон, а потом и первачок деревенский. Хоть и тренирован Стёпа, но и он не трактор. Супротив природы не попрёшь. И опять отнесли Степана к сарайчику, накрыли телогрейкой – пусть отсыпается. А свадьба пошла в пляс. И гопака отплясали и барыню. И пока свой деревенский гармонист отдыхал, городской всякие городские мелодии поиграл да для евреев их музыку. Вроде и ничего так музыка, да вот не понять её славянской душе. То грустная, то весёлая, и чего-то в ней не хватает. Чего им, евреям, тут не хватает? Пора б уже прижиться и бросить привычки свои еврейские. А то ведь, что удумали, опозорить на всё село. Со своей едой на свадьбу приехать! Не богачи какие-нибудь, но ради любимой внученьки и кабанчика Борьку закололи. Чудно как-то, всё у них не по-нашему.
И только молодёжь не обращала внимания на условности, разделявшие родню новоиспеченной пары. Парни и девушки кружили в парных танцах и отбивали ритмы чечёток и гопаков, пытаясь крутиться, как местный лучший танцор Грицько. Да куда им! Разве кто может крутить, как Грицько! В красных атласных шароварах, белой расшитой украинской вышивкой крестиками и петухами рубашке Грицько был неотразим.
Протяжное мычание огласило улицу. То гнали с выпаса сельское стадо. Пройдя по улице с мычанием, коровы оставляли после себя лепёшки и запах. Ну, на то она и деревня, чтобы запахи и звуки были не как в городе. Вот и народ любопытный стал подтягиваться. Кто, ежели знакомый, то запросто по-соседски заходил, получал три бульки в гранёный стакан, кусок хлеба с салом и солёным огурцом и довольный отходил в сторону. Всё было мирно и хорошо, пока, прослышав про свадьбу, не добралась делегация в полтора десятка парней и девчонок из соседнего села. Пришли в поисках развлечений. Это у них там в городе кафе да рестораны, оркестры играют при парках, ходят все по асфальту. Можно и ботинки начистить, да и туфли на каблучке пригодятся. В кино хоть каждый день ходи. А что здесь? Одно развлечение – полузгать семечки вечерком. Да хорошо, если гармонист не в запое. А если ушёл в запой, то неделю без музыки. Озвереть! А тут свадьба! И идти-то всего семь вёрст. Дошли. И впрямь свадьба. И девка вроде своя, видели её тут. Точно! Своя! Стало быть, и мы не чужие на свадьбе. Но что это? Чего ты, дядя, нам вход в калиточку преградил? Мы ж только поздравить молодых. Вот сейчас поздравим и уйдём. Красивая у вас невеста, надо бы за неё соточку опрокинуть. Да не жмитесь, свадьба ведь. Чать не убудет. Вот-вот, до самых краёв наливай. Ну, будем, дядя! А чего это у вас жених такой рыжий, ну что наш петух! Ха-ха-ха! А может, вашей невесте другого женишка подыскать? А то что это за жених такой, и еврей и рыжий? А, он у вас рыжий еврейский петух! Ха-ха-ха! Вот у нас Митька хорошим женихом будет, рябой, правда, да ведь и рябой всё одно лучше, чем еврей! Ха-ха-ха! Ша, дядя, ты кого толкаешь? Мы сами решим, когда уходить. Да не ерепенься, а то мы сами вместо вашего женишка невесту покроем! По очереди! Ха-ха-ха! Ну что, невеста, пойдёшь с нами добровольно?
И тут Фиму прорвало. Одёрнув рубаху, он ринулся в бой, защищая честь молодой жены. Тётя Генриетта пыталась остановить племянника, да куда там! А самый здоровый из непрошенных гостей всё подзуживал, дайте ему, мол, пройти, отведать андрейкиного кулака. Кулаки у Андрейки и впрямь были как пудовые гири. Да только было ему невдомёк, что к кулакам таким Фима привычен, и потому он даже не отреагировал, когда Фима приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.
– Ну что, жидок, делать будешь? Вот он я, давай, покажи, на что ты способен! А то ты, видно, только и умеешь, что мацой хрустеть. Ха-ха-ха!
– Я не хочу портить себе свадьбу, а вам рожи, так что мотайте подобру-поздорову!
– Что ты сказал, жидовское отродье? Кому ты рожи собрался портить? Да я те ща, – рука Андрейки просвистела над привычно поднырнувшей головой Фимы. Попади та рука кому в голову, так и раскололась бы напополам та голова, такая ручища была у Андрейки. Да только в Фиму ещё попасть нужно было.
– Да ты клоун! Ща ты у меня станцуешь свой еврейский танец! – И Андрейка вновь попробовал врезать Фиме. Фима сделал шаг назад, и ручища пролетела в сантиметре от его груди.
– Я в последний раз говорю, я не хочу никого бить, уходите!
– Хлопцы, поглядите на этого клоуна, он не хочет нас бить! – заржал Андрейка, полуобернувшись к своим друзьям. И вдруг внезапно, с полуоборота атаковал Фиму, добавив к массе своей кувалды ещё и ускорение замаха. Но что-то пошло не так. Видно, перезамахнулся Андрейка. Потому как никто и ничего не заметил. Просто Андрейка как-то смешно подпрыгнул в воздухе и приземлился на задницу. Попытался подняться, но земля чуть не ушла из-под ног. Не устоял. Поднялся и, отряхиваясь, спросил, обводя взглядом собравшихся: