Черный оазис

— Еще рано. — Она встала и начала одеваться.

— Ребенок мой?

Глаз Артема не было видно в сумерках, но Наташе все равно не хотелось смотреть в его сторону.

— Ты с ума сошел? За все то время, что мы снова стали встречаться, ты даже ни разу не кончил…

— Ребенок мой? — настойчиво допытывался Горин.

— Ребенок не твой, и я тоже — не твоя жена, Артем. — Наташа присела на край кровати. — Послушай, я больше так не могу. Я слишком люблю Олега, и мне все труднее смотреть ему в глаза после каждой нашей с тобой встречи. Трахаемся украдкой без особого удовольствия, словно студенты. Не понимаю, почему я снова легла с тобой в постель, Горин? Наверное, из жалости…

— Жалость, девочка моя, это, конечно, хорошо, но они же и тебя завербовали, верно? Ты не понимаешь, во что ввязалась…

— У-у-у, — Наташа встала и собрала волосы в хвостик. — У тебя очередной приступ паранойи. Мне, похоже, пора…

— Твой муж вернется только послезавтра, — напомнил Горин.

— Спасибо, любовничек, — ухмыльнулась Наташа. — Но мне надо еще к его приезду приготовиться. Ты мою сумочку не видел?

— Без тебя мне будет совсем одиноко, — тихо произнес Артем.

— Ты снова вошел в свой любимый печальный образ? — Наташа подошла и обняла его.

— Если с абортом не тянуть, то все обойдется без последствий…

— Идиот! — Наташа отпихнула Горина от себя. — Это наш с Олегом ребенок и только попробуй еще раз вякнуть про него, козел!

— Они думают, что я окажусь слаб, но они ошибаются… — Артем наблюдал, как девушка, собравшись было покинуть комнату, вдруг качнулась и, не удержавшись на ногах, опустилась на край кровати.

Наташа не догадывалась, что в чашке недавно выпитого ею кофе был растворен весь оставшийся запас таблеток из флакончика «Заменитель сахара». Она была ни при чем, совершенно ни при чем. Все дело было в ребенке, ему нельзя было рождаться. Если бы только Наташка не была такой упрямой! Горин, не оборачиваясь, дождался, пока ее прерывистое дыхание прекратится, затем подошел проверить пульс, и взгляд его задержался на кольце с сапфиром…

* * *

После этого перед глазами Артема промелькнули и другие его жертвы. Два сознания, существовавшие до сего момента по раздельности, слились в одно целое. Это был мучительный процесс. Ужасные воспоминания отторгались тем Артемом Гориным, каким он себя всегда знал, но тут же поглощались и вживлялись в мышление, доставляя невероятные мучения.

Внезапно открывшаяся правда валила Артема с ног, швыряла на стены, заставляла биться головой об пол и расцарапывать в кровь лицо. Иногда он терял сознание, бредил, кричал что-то. Окончательно прийти в себя ему удалось только через сутки.

Пошатываясь, он поднялся на ноги. Мир вокруг изменился. Но Артем Горин все еще был в нем. Все вокруг словно кричало, чтобы он убирался из этого мира прочь. Человек, стоящий посреди комнаты, четко осознал все, что он натворил. Мало того, он понимал, что иначе и быть не могло. Но память об Артеме Горине была слишком отчетлива, и поэтому человек подошел к тумбочке, вытащил из нее пистолет и приставил к виску…

Он задержал палец на спусковом крючке. Мысли о страшных деяниях не давали покоя, они были слишком тяжелы, и их каждую долю секунды приходилось гнать от себя. Лучше думать о пуле, которая, проникнув в черепную коробку, вышибет из нее больные мозги. Еще предательски думалось о том, чтобы извлечь из глубин памяти истину, переосмыслить содеянное, докопаться до причины. Ведь он всегда знал себя нормальным! Все это сдерживало человека, приставившего дуло пистолета к виску, от выстрела.

Наконец, он решил, что мгновенная смерть — слишком нечестно по отношению к Наташе и всем остальным людям, отправленным им на тот свет. Отшвырнув пистолет, он разыскал в кладовке веревку и приступил к ее распутыванию, приготовлению петли и прикреплению к проходящей под самым потолком коридора трубе центрального отопления.

Всё это время он старался ни о чем не думать — только о веревке, о ее прочных капроновых волокнах, которые выдерживали в свое время даже буксировку его "девятки». Когда все было готово, он встал на стул, накинул петлю на шею и затянул ее.

В этот же момент ему пришлось зажмуриться от внезапно резанувшего уши шума. Так бывало, когда слух, угнетенный посадкой самолета, неожиданно возвращался. Но в этот раз ощущения были в десятки раз сильнее. Рев машин за окном, лай собак, плач ребенка в одной из соседских квартир, доносящаяся откуда-то музыка, чей-то смех — все это сплелось в единую какофонию и загремело у него в голове.

Следующему испытанию подверглось обоняние: тысячи запахов, среди которых преобладали резкие и неприятные, принялись осаждать его ноздри. Он подумал, что немаловажную роль в этой гамме запахов играет мусорное ведро, которое уже давно было пора опустошить. Ещё подумалось, какой здесь будет стоять запах, если его найдут не сразу. Но теперь уже все равно…

В комнате начало темнеть. Поначалу показалось, что палящее солнце зашло, наконец, за тучу. Но когда всё погрузилось в кромешную тьму, он понял, что ослеп. Потеряв во мраке равновесие, он закачался, и стул выскользнул из-под его ног.

Запахи и звуки разом исчезли. Возникло ощущение, что веревка перехватила не только горло, но и всю голову. Казалось, что от ужасного давления череп не выдержит и расколется пополам. Вместе с судорогами в легких появилось чувство стремительного падения куда-то вниз. Затем последовал болезненный удар по всей левой стороне туловища…

Он держал глаза открытыми, но зрение вернулось не сразу. Когда рябь в глазах улеглась, он понял, что распластался на полу, на левом боку. Неподалеку валялся стул, прочная капроновая веревка, тянущаяся от петли на шее, была перерезана чем-то острым. И тут его внимание привлекло какое-то движение: в запястье правой руки что-то заползало. Стало жутко, но его конечности оцепенели, и оставалось лишь наблюдать, как что-то острое и полупрозрачное, напоминающее перепончатую кожу какого-нибудь земноводного, затянулось внутрь руки, оставив у самого основания ладони едва заметный рубец. После этого он отключился…

Часть четвертая Я СПРОСИЛ У ТОПОЛЯ…

— Горин не появлялся? — взмыленный Левченко возник в офисе, срывая на ходу галстук.

Воробьев отрицательно покачал головой. Александр Эдуардович наполнил стакан водой из графина и залпом осушил.

— Ну и денек! — выдохнул он. — Эти ушли? — Левченко кивнул в сторону соседнего кабинета.

— С полчаса назад, — ответил Воробьев. — Просили вас позвонить, когда вернетесь.

— Сегодня, Паша, я уже не вернулся, понял? — Эдуардович плеснул воды себе в ладонь и смочил загривок. — Эх, сейчас бы в сугроб с головой…

— Лучше в море, Александр Эдуардович, — возразил Воробьев.

— Да что ты понимаешь? — Левченко плюхнулся в кресло. — Как они тебе, вообще, на первый взгляд?

Александр Эдуардович под местоимениями «эти» и «они» подразумевал сотрудников ФСБ, которых, как и было обещано, все-таки прислали отделу Левченко на подмогу. Фээсбэшников было трое: двое мужчин и женщина, точнее, девушка. Она была у них главной и сразу не понравилась Александру Эдуардовичу своей напористостью. Если остальные двое уныло ковырялись в вещдоках по делу Трофейщика и молча почитывали документы, то Ирина Гончарова за первый же день сотрудничества успела достать своими вопросами почти всех. Мало того, она еще и постоянно несла какую-то астрологическую галиматью, от которой у Левченко сразу начинала болеть голова. Ирина собиралась в расследовании по делу Трофейщика использовать «последние достижения органов безопасности в парапсихологической области». А этого Александр Эдуардович очень не одобрял. Точнее, он считал это все собачьим дерьмом.