Черный смерчь (главы из романа)
Шрифт:
В темноте мигнули два красных глаза, уставились на замершего мальчишку. Потом ночной воздух подсказал, что рядом живое теплое тело, запах мокрой шерсти коснулся ноздрей. Холодный нос ткнул беглеца в плечо.
– Турбо!– прошептал мальчик, погладив мокрый взъерошенный бок.– Как хорошо, что ты пришел, с тобой я не пропаду...
Вдвоем они вышли к заводи, куда днем бегали по-воду посланные матерями детишки. Турбо, наклонившись к воде, начал лакать. Рон выждал, пока ручей успокоится, провел над гладко струящейся водой ладонями, начал, запинаясь, читать заклинание, которого ребенку произносить вовсе не следовало. Старый Ромар говорил, что прежде такого волшебства в мире не было, а после смерти Кюлькаса с водой много чудного происходить стало. Вот и это заклинание - с виду простое, а на него теперь вся
– Беда! Чужинцы пришли, оборотни! Матхи убили, вождю глаза отвели... Чужинцы в селении!
Глава 2
Притомившийся за день лик Дзара касался древесных вершин. Здесь, на севере, вечера были невиданно длинными, еще не один час пройдет, прежде чем опустится на землю недолгая тьма. А до этого солнце так и будет просвечивать сквозь листву, потом на полнеба раскрасуется закат полный обманчивого света. Длинный вечер - много времени для негромких вечерних воспоминаний, усталых, как и сама вечерняя земля.
Уника, прикрыв глаза, сидела возле вросшего в землю серого камня и слушала тишину. Другой бы не посмел вот так сидеть в лесу: беспечного здесь мигом сделают безжизненным, - но ей можно многое, что недоступно прочим. Ни один зверь, ни единый дух или странное существо не посмеет подойти к ее дому без специального зова. Самовольно прийти может только человек, но кому ходить в этакой глухомани? К тому же, заклинаний кругом наплетено курчавке впору, как сказал когда-то Ромар.
Дом громоздился за спиной, такой же нелепый, что и прежде, но давно ставший знакомым до последнего бревнышка в стенах. За шестнадцать долгих зим ни единое бревно не раструхлявилось, ничто не поветшало, надежно заговоренное от действия непогоды и времени. Также щерятся на подходящих клыкастые черепа, также кудрявится у застрех почерневшая от копоти береста, которой покрыто жилище. И не прохудилась крыша, не прогнила, не протекла. Стоит избушка на двух еловых пнях и всякий готов подумать, будто не падает она только оттого, что не может решить, на какую сторону завалиться. Так и будет она стоять, покуда сохранно на земле старое женское ведовство.
А ведовство будет сохраняться покуда она, Уника, возвращается сюда, чтобы сидеть возле серой гранитной глыбы. Под этим камнем похоронены Таши и злой мангас, посмевший впустую тревожить предвечную магию. Во всем мире только два человека знают, где Ташина могила, все прочие верят, что Таши Лучник погиб возле Сухого лимана, в сражении с бессмертным Кюлькасом. Пусть верят, так проще и для мертвого и для живых.
Тяжело и сладко сидеть, опустив руки, вспоминая несбывшееся счастье. Хорошо хоть сыном предки ее не обидели. А то ведь сколько волнений было - а ну как сбудется древнее проклятие и вместо сына родится невесть кто... Старухи-то предрекали худое. А уж когда во время давнего похода встретилась им сама проклятая Слипь... до сих пор страшно вспоминать. Сегодня родичи верят, что бабу-йогу ничем не проймешь, а она и сейчас как девчонка дрожит от слова Слипь. У каждого человека свой ужас в душе живет, даже у Ромара, который столько прожил, что мог бы уж ничего не бояться. Таши рассказывал, как перепугался когда-то безрукий старик при встрече с дремучим рузархом. Оно и немудрено: в давние времена Ромар лишился рук во время схватки с этим зверем. А у нее, вон, череп рузарха на колу висит, щерит двухвершковые зубы; кость выбелило ветром и дождями. Охраняет небывалый череп небывалую избушку, что стоит посреди леса на деревянных ногах.
Ох, Таши как удивлялся, увидав впервые жилище Йоги! А Унике в ту пору ничего не казалось странным. Как домой вернулась, когда впервые вышла из смородинных зарослей на потайную поляну. Оно и есть - домой. Где ей еще жить-то? Другие бабы, так ли, сяк, но жизнь устраивают. Вон, Калинка, уж как по своему Малону убивалась, а сейчас - Мокошью зовется, детей полон дом и своих и приемышей, все к Калинке льнут. А Унике выпало быть йогой. Стоит ей показаться в любом из селений, детишки по домам прячутся - боятся. С колдовством шутки плохи, без нужды его касаться нельзя. Жаль, что редко выпадает дело для мудрости бабы-волшебницы. Вернее, хорошо, что редко выпадает. Для рода - хорошо, а для Уники - тоскливо. Сиди одна и вспоминай неудавшуюся
жизнь.И ведь как ни крути, а жизнь уже прошла. Три десятка стукнуло, седина в волосах завелась. У других в эту пору по десять детей бывает, о внуках начинают помышлять. Внуки, может, и у нее будут, сын-то молодцом уродился, и у матери, и у отца все взял. А не женихается, по всему видать, ждет парень, пока зазноба подрастет. Это хорошо, в добрый час...
Вот ведь как - жизнь прошла, а в памяти все молодо, как шестнадцать лет назад. И Таши - живой перед глазами, не сын, а муж. Это для других он Лучник, а для нее - просто Таши. И начавшее вянуть тело как наяву помнит его прикосновения.
Уника вздрогнула, вскинула голову. Никак она задремала, вот этак, сидя под открытым небом? Не заметила как и стемнело. На западе едва багровеет полоса, словно гаснущие в очаге угли. Могильный камень горбом выпирает из земли, тяжелый, полсотни силачей разом не сдвинут. А рядом с камнем стоит человек: высокий, широкоплечий - не обознаешься...
– Таши...– тихо выдохнула Уника, - вернулся...
Таши шагнул навстречу, молча склонился над безвольно сидящей Уникой. Лицо знакомое, родное, ничуть не постаревшее за прорву канувших лет. Карие глаза под густыми бровями в самую душу смотрят. Откуда в предночном мраке цвет глаз рассмотреть, а вот умудрилась, рассмотрела... От этого взгляда крУгом пошла голова, словно в жаркий полдень на цветущем лугу, сладкий клеверный дух туманит разум и ничего не осталось кроме родных глаз.
– Вернулся... вернулся... я всегда знала, что ты придешь...
Тяжелая, такая знакомая ладонь легла на плечо, торопливо скользнула под распахнувшуюся безрукавку, коснулась груди, заставив Унику вздрогнуть и напрячься от полузабытого счастья.
– Таши, родной, я же старая совсем...
– Ну что ты, ведь я люблю тебя, родная моя, любимая...
Слово в слово как тогда, полжизни назад...
Нетерпеливая рука - вечно Таши был неуемным!– потянула в сторону мешающую одежонку и вдруг отдернулась, как испугавшись чего. Ну конечно, накололся, забыв, что в полочку безрукавки воткнута игла - проколка, сработанная Стакном из малого кусочка чудесного нефрита. Именно этой проколкой, а вовсе не потерянным ножом был убит чудовищный Кюлькас.
– Осторожней!..– шепнула Уника. Она подняла руку, чтобы выдернуть так неловко попавшую иглу и едва не закричала от страшной боли в обожженных пальцах. Проколка казалась раскаленной, простой огонь не умеет так жечь! В следующую секунду пелена спала с обманутых глаз, и Уника с трезвой ясностью увидела, кто стоит рядом с ней. Не было в нем ни единой близкой черты, все казалось чужим и враждебным. Жабий рот, пасть, а не рот, глаза с незнакомым разрезом, волосы гребнем стоящие на макушке и словно грива растущие даже на шее, а быть может, и на спине. Одной рукой чужинец касался обнаженной груди Уники, а в другой, неловко отставленной, держал глиняную плошку, над которой сладко курился приторный наркотический дымок.
Вот оно, как обошел вражина старую Йогу! Вот откуда явился на свет мангас, убивший Таши!
Что есть сил Уника оттолкнула оборотня, влетела в дом, захлопнула дверь, накинула деревянный засов. Прислушалась. Снаружи было тихо. Потом до дрожи знакомый голос произнес:
– Отвори.
Уника выдернула из густого меха спасительную проколку, с размаху черкнула крошечным лезвием по груди, не признавшей чужую руку. Боль вновь отрезвила, и Унике чуток полегчало.
– Сейчас отворю, - произнесла колдунья, нехорошо усмехнувшись, и сняла запиравший дверь деревянный брусок. Сколоченная из дубовых кряжей дверь развернулась на точеных петлях, сбитый с ног чужинец полетел в траву. Уника рассмеялась сухим трескучим смехом и спросила: - Еще хочешь или накушался?
– Дура неумная!..– прошипел оборотень окровавленным ртом, - не хотела по-хорошему, ну и сдохнешь теперь.
Он неторопливо по-кошачьи подобрался, вместо оброненной кадильницы потащил из-за кушака нож. От недалеких кустов бежали еще двое чужинцев, один с копьем, другой с быстро разгорающимся факелом. Сейчас запылает береста на крыше - и пропала йога. Хочешь от копья умирай, хочешь - жарься в горящем доме.
С долгим скрипом повернулась изба, здоровенная слега, прежде подпиравшая стену, рухнула вниз, на голову не успевшему уклониться чужинцу - только брызнуло по сторонам...