Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых
Шрифт:
* * *
Здесь я должен вернуться к первому мимолетному разговору с Петровых перед чаепитием у Звягинцевой. Уже тогда я понял, как несхожи эти удивительные женщины, связанные давней дружбой. Очевидно, старая истина, гласящая, что противоположности сходятся, здесь обрела свое достойное выражение.
Истоки их духовного родства изначально благородны. Звягинцева родилась в Москве, но детство провела близ Волги, в радищевских местах. Петровых увидела свет в предместье Ярославля. Обе сохранили верность своим корням, глубинная Россия светло отражалась в их стихах. Вслушаемся в эту перекличку:
Многое сближало их. Беззаветное служение поэзии, общая привязанность к Армении, к ее культуре, древней и нынешней. Талант любить своих друзей больше, чем себя, а отсюда и способность приносить свое оригинальное творчество в жертву переводческому делу. Безупречное чувство слова, тончайший вкус, наконец, удивительная душевная чистота.
И все же эти две натуры несравнимы.
Вера Клавдиевна, порывистая, безгранично общительная, всегда стремившаяся к открытой беседе, в юности причастная к театру и на всю жизнь сохранившая в себе дух сценического действа, всегда была окружена людьми. Не зря она говаривала, посмеиваясь при этом, что друзья называют ее «Павлик в юбке». Имелся в виду Антокольский, столь же распахнутый и легкий в общении.
Мария Сергеевна, не очень словоохотливая, порой замкнутая, отвергавшая суетность, если уж обращаться к аналогиям, чем-то напоминала Николая Алексеевича Заболоцкого. Разговорить ее удавалось далеко не всегда, предугадать ее сиюминутное настроение было довольно сложно. Порой она даже могла показаться надменной. Но за этим внешним покровом таились ранимость и застенчивость. Своими огорчениями делиться она не любила. Радостей в ее жизни было не очень-то много, но и в свои счастливые минуты Мария Сергеевна как бы страшилась внезапного и короткого благополучия.
* * *
За дружеским застольем Петровых становилась раскованной, радовалась метко сказанному слову, чутко воспринимала юмор. Казалось, она от души веселится. Но Мария Сергеевна могла вдруг уйти в себя — то ли ее покоробила чья-то бестактная шутка, то ли в компании появился человек, ей неприятный. Скрывать свою неприязнь она не умела да и не стремилась.
В кругу друзей она любила слушать стихи. Куда менее охотно читала свои. Но, если уж соглашалась, вот тут-то и происходило ее истинное преображение. Пожалуй, самые яркие мои воспоминания о ней связаны с этими минутами.
Помнится, она читала в Голицыне — в Доме творчества. В Хоромном тупике — у Звягинцевой. Вероятно, это бывало и в других местах, где царили немноголюдность и непринужденность.
Но особенно хорош был импровизированный вечер, проведенный в гостиничном номере у Кочара. В один из своих приездов, побывав в домах московских друзей, Рачия затем пригласил их к себе. Номер был невелик, но все отлично разместились. Хозяин принимал гостей по-южному радушно. Гостиничные яства были скрашены ереванским коньяком, лорийским сыром, отборным виноградом. Мы предавались военным воспоминаниям, говорили о поэзии, рассказывали веселые притчи. Рачия тихонько напевал армянские народные мелодии, провозглашал возвышенные и витиеватые тосты. А потом последовало привычное: «Давайте почитаем стихи». При этом Кочар красноречиво посмотрел на Марию Сергеевну, которая, конечно же, была в числе его гостей. Взгляд был подкреплен и устным красноречием — Рачия сказал, что в Армении любят и знают Петровых все — от варпетов до рядовых читателей. Даже если это было преувеличение, оно не слишком противоречило истине, а в дружеском
кругу послужило уместным сигналом — сообща нам удалось уговорить Петровых поделиться с нами новыми стихами. И не только новыми.Актерская манера чтения была ей чужда. Перед широкой аудиторией она почти не выступала, а если это и случалось, то обычно — в роли переводчика. Но и тогда она читала негромко, избегая жестикуляции. А если дело происходило в домашней обстановке, Мария Сергеевна порой произносила стихи не поднимаясь с места. Вижу ее сидящей в кресле, пальцы рук, нежные и сильные, сцеплены, на щеках слабый румянец, глаза блестят. Нервное напряжение ощутимо. Но голос звучит почти ровно, лишь иногда чуть повышается. А за этой внешней скупостью выражения — такая безоглядность, такая страсть, такая неутомимость души, что с первых строк тебе передается это долго сдерживаемое волнение.
И всякий раз это было открытие. Даже когда слышишь в исполнении автора строки известные, не раз читанные, находишь в них что-то новое. А ведь Мария Сергеевна свои собственные стихи по-прежнему не печатала.
Я довольно внимательно слежу за газетными и журнальными публикациями любимых поэтов. Делаю вырезки. Что-то могу и пропустить, но очень немногое. Так вот, в моем архиве обнаружилась за послевоенные годы лишь одна обширная прижизненная подборка — страница стихов Марии Петровых в «Литературной России». Честь и хвала сотрудникам еженедельника, нарушившим инерцию! Ведь обычно редакции обращались к Марии Сергеевне только как к мастеру перевода. Оригинальных стихов у нее не просили. А сама она никому ничего из написанного не предлагала.
Это уж потом, когда не стало Петровых, начали появляться ее циклы в «Новом мире», в «Дне поэзии» и других изданиях…
А в годы нашего знакомства, повторяю, пожалуй, единственной возможностью приобщиться к тому, что создавалось ею, была счастливая случайность услышать стихи из уст автора.
Так я впервые узнал о существовании ее шедевра «Назначь мне свиданье на этом свете…», услышал строки из лирической летописи, которая велась давно и непрестанно: «Ты не становишься воспоминаньем…», «Судьба за мной присматривала в оба…», «Но в сердце твоем я была ведь? — Была…», «Я думала, что ненависть — огонь…», «Чистополь…»
Тут были отголоски войны и любовные признания, воспоминания детских лет и отзвуки личной утраты. Тут были запечатлены годы мужества и минуты слабости…
Не взыщи, мои признанья грубы, Ведь они под стать моей судьбе. У меня пересыхают губы От одной лишь мысли о тебе.С ходу врез'aлись в память эти откровения, чеканные и в то же время звучащие свободно, как разговорная речь. Но ведь лирика и есть разговор поэта с самим собой, ничем не стесненный, происходящий без свидетелей, но и не прячущийся от них, продиктованный памятью и совестью.
Город Чистополь на Каме… Нас дарил ты чем богат. Золотыми облаками Рдел над Камою закат. Сквозь тебя четыре ветра Насмерть бились день и ночь. Нежный снег ложился щедро, А сиял — глазам невмочь. …Если б не росли могилы В дальнем грохоте войны, Как бы я тебя любила, Город, поневоле милый, Город грозной тишины! Годы чудятся веками, Но нельзя расстаться нам — Дальний Чистополь на Каме, На сердце горящий шрам…