Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых

…Лишь серебряный голос так страстно, Так печально, так нежно поет, Что берет тебя за сердце властно И уводит из мира забот. Покажись, безымянное чудо, Что ты там притаилась одна? Ты откуда такая, откуда, Что и слава тебе не нужна?! …Но поет и поет невидимка, Не найти ее в частых кустах. Лишь дрожит паутинная дымка На рябиновых тонких ветвях.

Это — строки Веры Звягинцевой из ее книги «Вечерний день». Над стихотворением — зашифрованное посвящение «М. П.». Шифр нам понятен. Вероятно, Звягинцева не решилась полностью раскрыть имя, зная характер адресата. А возможно, ограничилась инициалами именно по настоянию своей подруги.

9

…В день, когда я дописываю эти страницы, на моем столе среди бумаг — удивительное совпадение! — оказался только что вышедший в Москве сборник стихотворений Петровых. Этот свод ее лирики все еще неполон, однако достаточно представителен.

Томик издан изящно. На черном фоне обложки проступает портрет автора. Лицо освещено так, что глаза слегка затенены, а ореол волос кажется прозрачным. Губы чуть тронуты улыбкой. Прекрасно это сочетание густой тени и нежного света. Почему-то вспоминаются строки Заболоцкого: «Ее глаза как два тумана, полуулыбка, полуплач… Соединенье двух загадок, полувосторг, полуиспуг…»

Будучи уже зрелым поэтом, но, как это свойственно подлинным художникам, продолжая поиски, испытывая сомнения, Петровых писала в какую-то, видимо очень трудную, минуту:

Конец, конец всему — Надеждам и мученью. Я так и не пойму Свое предназначенье.

Составители Н. Глен и А. Головачева озаглавили посмертную книгу Марии Сергеевны кратко и точно — «Предназначенье». Да, именно так! Иного слова, пожалуй, тут и не подберешь. Время отвечает на все вопросы. В том числе и на тот, который мучительно задавала себе Мария Петровых. То, что было ей предназначено судьбой, состоялось. Книга, как и все наследие замечательного поэта, — достойное подтверждение этой истины, отныне бесспорной.

Перечитываю не отрываясь. Почти все знаю — читал если не в периодике, то в списках. Слышал в чтении друзей, а порой в исполнении самой Марии Сергеевны. И все познаю заново. Какая чистота звучания, какая открытость чувства таится в этих негромких, лишь изредка взрывающихся строфах! Как естественно слиты страдание и необоримость, сила и слабость, твердость и доброта! И какая это подлинная поэзия, встречающаяся, к сожалению, а может, к счастью, достаточно редко.

Арсений Тарковский в своем предисловии пишет: «Мне кажется, она знала себе цену втайне: ее стихами восхищались такие поэты, как Пастернак, Мандельштам, Антокольский. Ахматова утверждала: одно из лучших русских лирических стихотворений („Назначь мне свиданье на этом свете“) написано Марией Петровых».

К этому я могу присовокупить свое личное свидетельство — о творчестве Марии Сергеевны при мне высоко отзывались такие разные художники, как Фадеев и Заболоцкий, Ушаков и Маршак.

Еще раз вспомним, что ее запечатлел своей кистью Сарьян.

Конечно же, Мария Сергеевна не оставалась равнодушной к этим знакам внимания. Другое дело, что ей и в голову не могло прийти воспользоваться столь щедрыми оценками в каких-либо своих литературных или просто житейских интересах. Но, уж конечно, такая духовная поддержка придавала силы ей, находившей счастье не в публичном самоутверждении, а в самом творчестве. Размышляя о будущем, она, как бы оправдывая свое внешнее безмолвие, свое твердое отрицание тщеславного мельтешения, оставила нам строки пусть относящиеся не только к себе, но озаглавленные весьма определенно — «Завещание».

…И вы уж мне поверьте, Что жизнь у нас одна, А слава после смерти Лишь сильным суждена. Не та пустая слава Газетного листка, А сладостное право Опережать века.

Значит, она все-таки размышляла об этом сладостном праве. Значит, хотелось ей верить в долговечность того, что вышло из-под ее неторопливого пера. Не зря ведь повторяла она в другом стихотворении:

Вообрази — тебя уж нет, Как бы и вовсе не бывало, Но светится твой тайный след В иных сердцах. Иль это мало — В живых сердцах оставить свет?

А разве не о том же говорят строки, взывающие к друзьям:

Одно мне хочется сказать поэтам: Умейте домолчаться до стихов.

Домолчаться до стихов! Это она умела в совершенстве. Такое умение пришло к ней уже в начальную пору творчества. В стихотворении «Звезда», которое помечено 1927 годом, звучит робкая надежда:

Когда настанет мой черед, И кровь зеленая замрет, И затуманятся лучи — Я прочеркну себя в ночи. …И не услышу ни толчков, Ни человечьих страшных слов. (А утром скажут про меня: — Откуда эта головня?) Но может быть еще одно (О, если б это суждено!): Дрожать, сиять и петь всегда Тебя, тебя, моя звезда!

Конечно, были и горестные сомнения:

Ни ахматовской кротости, Ни цветаевской ярости — Поначалу от робости, А позднее от старости.

Это написано на исходе шестого десятка. Невеселые строки. Их можно понять. Но сегодня, отойдя на расстояние, мы полнее и точнее постигаем истинную цену того, что нам даровано поэтом. Все было в лирике Петровых — и кротость и ярость. Своя кротость. И ярость своя. Незаемные чувства, неповторимые страсти.

Ни робость, ни старость не могут стать помехой исповедальному таланту.

* * *

Долгожданная московская книга издана. Она в течение дня стала библиографической редкостью. Приобрести ее было невозможно. Я оказался удачливым обладателем сборника лишь благодаря дочери Петровых — Арина Витальевна прислала мне экземпляр.

…Недавно среди моих бумаг вдруг обнаружились машинописные страницы давней «новомирской» рецензии. В журнале она появилась в несколько урезанном виде. В частности, выпали завершающие строки, в которых я тогда сетовал на то, что «Дальнее дерево» — издание практически недоступное для широкого читателя: «Тираж 5000 огорчает. За пределами Армении книгу почти никто не увидит». А в следующей фразе высказывалась все та же наболевшая мысль: «Московские издатели, которые, в отличие от ереванских, не догадались в свое время предложить Петровых выпустить книгу, могут исправить свой промах, опубликовав дополненное издание ее лирики».

Возымели бы действие эти строки, появись они тогда в журнале? Не знаю, не знаю… Во всяком случае понадобилось долгих пятнадцать лет, чтобы исправить промах!

Тираж московской книги — 20000. Сейчас и он непомерно мал. Многие ли обретут книгу «Предназначенье» за пределами Москвы? Хочется верить, что для выхода дополненного переиздания, включающего также избранные переводы Петровых, понадобятся более короткие сроки.

Михаил Булгаков говорил: «Рукописи не горят». Николай Ушаков утверждал: «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь». Утешительные изречения. Неоспоримые афоризмы. То, что написано надолго, всегда ко времени.