Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Шрифт:
— Ну, ты прямо как мальчишка! — обескураженно развел ротный руками. — Такой его ответ как раз очень понятен. Подполковник Чердаков — его непосредственный начальник, а капитану скоро майора получать срок подходит. Тем более, он никак не рассчитывал, что ты с телефоном за дверью притаился… Я сейчас о другом. Он случайно сам к тебе не подходил, в корректной форме от вакантного места не отказывал?
— Никак нет.
— Понятно… У меня все, товарищ подполковник.
— Сомнительная миротворческая позиция у вас, товарищ майор. Так. Пока все свободны. — И, не дожидаясь ухода офицеров, зам по воспитательной тут же поднял телефонную трубку. — Равчук? Подполковник Анюшкин. Товарищ капитан, приказываю
На этом в тот день «разбор полетов» по устной, «неправильной» жалобе лейтенанта лично для него завершился…
Комвзвода прождал три дня. За это время никто из руководства части его персоной больше не поинтересовался, а сослуживцы хотя и не перестали здороваться, но комментировать гласный выпад против «зампоуча» тоже избегали. Наконец лейтенант сам обратился к командиру роты с вопросом: когда же подполковник Анюшкин доразберется в ситуации со словесным оскорблением и умалением чести и достоинства его супруги?
— Послушай, правдолюб — душа нагишом, — осуждающе покачал головой Пекарин. — Ты все никак не уймешься? Неужели очевидного не понял: ну не будет никто больше этим пустопорожним делом заниматься и в угоду тебе копья ломать. В ступе воду толочь — вода и будет! Комбат совершенно правильно сказал: для связки слов, рабочий момент. Сидел бы вон лучше да радовался, что с минимальными потерями из ситуации выкарабкались. Хотя… Рановато веселиться; еще сам Чердаков свое слово, опасаюсь, выразит.
— Так, значит? — обиженно сжал кулаки и весь напрягся Киндинов. — Выходит, мою жену, с которой я еще с младших классов дружил и которая для меня лучшая в мире женщина и ни с кем не сравнима, любой и каждый ни за понюх табаку оскорбить может? И послать на три буквы? А мне воспринимать все это как «рабочий момент»? Не-ет! Тогда я официальную жалобу подам! Письменную!
— Твое право, — неохотно кивнул рассудительный ротный. — По Дисциплинарному уставу Вооруженных Сил РФ, таковая заявляется непосредственному начальнику лица, действия которого обжалуются. В настоящем случае, стало быть, командиру части. Хотя теоретически можешь еще в суд обратиться или в военную прокуратуру. Но повод мелковат, по-любому командиру же и завернут. Еще и с соответствующим комментарием. — Вздохнул и продолжил:
— Однако же и ему официально писать — всеми фибрами не советую. Больших приключений на все подразделение накликать можно. И в итоге поимеем чудеса в решете: дыр много, а выскочить некуда. Повод же, повторяюсь, ну явно неважнецкий.
— Тогда какой повод в схожей для армии «ругательной» ситуации, по-вашему, мог бы быть важнецким? Ну хотя бы один пример…
Подчиненный думал, что таким вот лобовым вопросом поставит начальника в тупик, только ошибся.
— Пример, говоришь, — не раздумывая, отозвался майор. — Их есть у меня… Ты в комнате истории части портрет подполковника Кущева видел?
— Конечно. Настоящий герой! Еще бы: три боевых ордена!
— А что он при таких наградах соседней ротой так до конца службы майором и прокомандовал, звание же подполковника получил одновременно с увольнением в запас, знаешь? И что портрет этот — фотомонтаж?
— Как это? — не понял Киндинов.
— Очень просто. Изначально боевой офицер снимался в майорских погонах, в «парадке» для личного дела. Подполковничьи же ему много лет спустя, скопировав старый снимок, при помощи фотошопа на новом дорисовали.
— Для чего?
— Поскольку Кущев ну никак не хотел их на китель пришивать. Да и вообще после увольнения форму не надевал. Ни-ког-да. Я теперь — говорил — отрезанный ломоть, военный пенсионер и носить гражданский костюм буду. И действительно, на всякие торжества, юбилеи части в шикарной серой тройке приходил. Правда, с орденами.
Тебе интересно, что за этим кроется?— Вообще-то да.
— Тогда слушай. В свое время Кущев закончил Качинское авиаучилище — старейшее из летных в России, оно еще царских офицеров готовило. Распределился в наш округ, лет пять отслужил, был уже капитаном, командиром звена. И орден Красной Звезды имел, за освоение новой техники. Переучился — жизнь так распорядилась — из летчика-истребителя на штурмовика. Согласись, не каждому дано и не каждому за то такую награду дают. Ведь с редкостной самоотдачей летал! Да как! Сослуживцы шутили: он будто в самолетной кабине родился…
И вот в семьдесят втором руководство части решает направить его во Вьетнам — там война с США уже лет семь шла. Лучших из лучших летчиков с интернациональной помощью туда посылали. Как водится, вызвали на беседу к руководству. Офицер и говорит комполка: «Понимаете, у меня отец с последней стадией рака лежит, месяца два, от силы три ему жить осталось. А из Вьетнама я на похороны ни при каких обстоятельствах не попаду. Туда даже телеграмму-то отправить проблематично: лишь через спутник. Так что нельзя ли как-то с отъездом повременить? Схороню батю — тогда хоть сразу после поминок убыть готов».
Полковник в ситуацию вник. «Коли так, — успокаивает, — я с начальником управления кадров округа насчет замены перетолкую…» И на следующий день снова Кущева в кабинет требует. «Гневается, — говорит, — генерал, приказал, чтобы именно ты ехал, и даже слушать не желает про отца. Все понимаю, но выше головы не прыгнешь… Ну хочешь, — предлагает, — прямо сейчас, в твоем присутствии, еще раз ему позвоню?» — «Звоните…»
Командир громкую связь включил — чтобы подчиненный сам услышал, что именно генерал отвечать будет. Он и изрек на повышенных тонах: «Меня его отец не е…т! Это что еще за „обсасывание“ приказа? Орденоносец хренов! Небось уже полные штаны от страха наложил, а на немощного старика валит! Не хочет ехать — в момент сдерем погоны, пинка под зад — и пошел нах…! И ты знаешь: я своих решений не меняю!»
Кущев выслушал этакую угрожающе-матерную тираду молча — лишь зубы стиснул да глаза сузил. И пошел готовиться к заграничной командировке.
Много чего он там повидал и очень много летал. На так называемой «сушке», «Су-17», истребителе-бомбардировщике. Это был первый советский самолет с крылом изменяемой геометрии. Долгожитель: лет тридцать у нас на вооружении стоял.
Ладно… Значит, однажды Кущев, возглавляя звено штурмовиков, с разворота ринулся в атаку на указанный объект. Едва успел отбомбиться, как почувствовал, что самолет со страшной силой вправо тянет. Нет, конечно, он понимал, что противник внизу встретит их огневым заслоном. Но что произошло с техникой? Ведь не горит… Ему едва удалось выровнять самолет. Только после этого бросил взгляд на правое крыло. И увидел… Беспрецедентный случай. На один из пилонов… В курсе, что это?
— Нет, — быстро ответил Марат, захваченный рассказом ротного.
— Это опорная стойка, жестко крепящаяся к крылу, а уж на ней самой подвешиваются либо бомбы, либо блоки с реактивными снарядами типа «воздух-воздух», либо дополнительный топливный бак. Вот сорвавшийся с креплений такой бак на пилон и насадился — как кусок мяса на шампур, стоймя, отчего и возник мощный разворачивающий момент.
Как удалось Кущеву дотянуть до аэродрома — то настоящее чудо. Что руки, что ноги — от постоянного напряжения почти онемели. Из последних сил занял глиссаду снижения… И посадил, спас раненую машину! Потом уже выяснилось — уникальный вариант! — что пули крупнокалиберного пулемета ДШК сорвали бак с креплений и он на долю секунды опередил сам штурмовик, еще и повернувшись в воздухе, а затем от удара о пилон на него наделся.