Чертово болото

— Тогда Розета?

— Нет.

— Ну так скажи, а то этому конца не будет, придется мне всех наших девок перебирать.

Жермен опустил голову и не мог решиться ответить.

— Вот что, — сказала бабка Морис, — на сегодня хватит; может, завтра у тебя язык развяжется или невестка твоя сумеет лучше тебя расспросить.

И, взвалив на плечи корзину с бельем, она пошла развешивать его на кустах.

Жермен поступил так, как поступают дети, когда их оставляют в покое: он принял решение. Он пошел вслед за тещей и, весь дрожа, произнес имя Мари, дочери Гильеты.

Велико же было изумление старухи: что угодно могла она предположить, только не это. Но она оказалась достаточно деликатной, чтобы сдержать свое изумление, и не стала высказывать вслух все, что думала по этому поводу. Видя, однако, что молчание ее удручает Жермена, она протянула ему корзину с бельем.

— Неужто это причина, чтобы старухе не помочь? — спросила она. — Поди-ка отнеси белье, а потом приходи, потолкуем. А ты хорошо все обдумал, Жермен? Ты твердо решил?

— Не в этом ведь дело, мать: уж я бы, конечно, твердо решил, знать бы только, что все не зря; ну а раз меня и слушать не захотят, то я решил другое — излечиться от этого недуга, коли только смогу.

— А как не сможешь?

— Всему свой предел, мать: когда на лошадь навьючат сверх меры, она падает, а когда быку нечего есть, он подыхает.

— Ты хочешь сказать, что помрешь, коли тебе окончательно откажут? Боже упаси, Жермен! Не мило мне от тебя это слышать, ведь у таких, как ты, слово с делом не расходится. Ты человек крепкий, а для такого всякая слабина погибель. Не падай духом. Может ли это быть: девушка в нищете живет, ты хочешь ей такую честь сделать, а она возьми да откажи?

— А ведь так оно и есть, она мне отказала.

— А по какой причине?

— Говорит, что видела от вас всю жизнь одно только хорошее, что ее семья очень многим обязана вашей и что она не хочет доставлять вам огорчение тем, что я ради нее откажусь от богатой невесты.

— Это только доказывает, что она девушка добрая и честная. Но такими словами ей не вылечить тебя, Жермен, она же, надо думать, говорит, что любит тебя и что выйдет за тебя замуж, коли мы с отцом не будем противиться?

— То-то что нет: говорит, что сердце у нее ко мне не лежит.

— Коли она говорит не то, что думает, только чтобы тебе легче было себя отвадить от нее, то эта девочка стоит того, чтобы мы ее полюбили, и не беда, что лет ей мало, коли умница она такая.

— Правда! — вскричал Жермен, пораженный блеснувшей вдруг надеждой, которую он еще не мог как следует осмыслить. — И впрямь, это было бы с ее стороны и очень умно, и очень честно! Но раз она так благоразумна, то все же, вероятно, потому, что я ей не нравлюсь.

— Жермен, — сказала бабка Морис, — ты должен мне обещать быть всю эту неделю спокойным, не терзаться, есть, спать и быть веселым, как раньше. А я поговорю с моим стариком, и, коли он согласится, ты узнаешь, любит тебя твоя ненаглядная или нет.

Жермен обещал, и за всю неделю тесть его не сказал ему ни слова и как будто даже вообще ничего не подозревал. Как Жермен ни старался быть спокойным, он становился все бледнее и тревожился все больше.

XVII Маленькая Мари

Наконец в воскресенье, когда они выходили из церкви, теща спросила его, добился ли он какого-нибудь ответа от любимой девушки после их разговора в саду.

— Ничего не добился, — ответил он, — я с ней и не говорил.

— Как же так, хочешь ее уговорить, а сам молчишь?

— Говорил я с ней всего только раз, — ответил Жермен. — Это было тогда, когда мы вместе ехали в Фурш. С тех пор я с ней и словом не обмолвился. Я так мучился, когда она мне отказала, что лучше уж что угодно, только бы не услыхать от нее еще раз, что она меня не любит.

— Вот что, сынок, теперь тебе самое время с ней еще поговорить, тесть твой дает свое согласие. Решайся! Говорю тебе это и, мало того, хочу этого; нельзя же тебе так и оставаться в сомнении.

Жермен послушался. Он явился в дом к тетке Гильете понурив голову и с удрученным видом. Маленькая Мари была одна: она сидела у огня, глубоко о чем-то задумавшись, и даже не услышала, как вошел Жермен. Увидав его перед собой, она вскочила и густо покраснела.

— Маленькая Мари, — сказал он, садясь возле нее, — я пришел надоедать тебе и тебя огорчить, я это знаю, только наши (он, по обыкновению, называл так главу семьи и его жену) хотят, чтобы я поговорил с тобой и предложил тебе выйти за меня замуж. Знаю, что ты не захочешь, и к этому готов.

— Жермен, — сказала маленькая Мари, — а вы в самом деле меня любите?

— Знаю, что ты сердишься, но, право же, я не виноват; если бы ты изменила свое решение, это была бы такая для меня радость… Только не заслужил я такого. Ну посмотри же на меня, Мари, я очень страшный?

— Нет, Жермен, — сказала она и улыбнулась, — вы красивее меня.

— Не смейся надо мной, будь ко мне снисходительна; все волосы и все зубы у меня целы. По глазам моим ты увидишь, что я люблю тебя. Посмотри же мне прямо в глаза, в них все написано, и нет такой девушки, чтобы не могла понять их язык.

Мари взглянула Жермену в глаза и весело и простодушно, но потом вдруг отвернулась и вся задрожала.

— О господи, я тебя напугал! — воскликнул Жермен. — Ты глядишь на меня так, будто перед тобой фермер из Ормо. Не бойся, прошу тебя, мне это очень горько. Я не скажу тебе никакого худого слова, я даже не поцелую тебя без твоего согласия, а захочешь, чтобы я ушел, так покажи мне только на дверь. Так что же, мне уйти сейчас, чтобы ты перестала дрожать?

Мари протянула ему руку, но даже не повернула головы и ничего не сказала.

— Понимаю, — продолжал Жермен, — ты меня жалеешь, ты ведь добрая; ты огорчена тем, что из-за тебя я несчастен; но ты же не можешь меня любить?

— Зачем вы мне все это говорите, Жермен? — ответила наконец маленькая Мари. — Вам хочется, чтобы я плакала?

— Бедная девочка, сердце у тебя доброе, я это знаю; только ты меня не любишь, и ты прячешь от меня лицо — боишься, как бы я не увидел на нем неудовольствие и отвращение. А я! Я не смею даже пожать тебе руку! В лесу, когда сын мой спал и ты тоже спала, я едва удержался, чтобы тихонько тебя не поцеловать. Но я бы скорее умер со стыда, чем стал бы просить тебя об этом, и в ту ночь я мучился так, будто меня на медленном огне жгли. С тех пор я все ночи напролет о тебе мечтаю. Ах, как я целовал тебя, Мари! А ты в это время спала и не видела снов. А знаешь, о чем я думаю сейчас? Если бы ты обернулась и посмотрела на меня такими глазами, какими я смотрю на тебя, и если бы лицо твое потянулось ко мне, я бы, верно, умер от счастья. А ты? Ты, поди, думаешь, что приключись такое с тобой, ты умерла бы от гнева и от стыда!