Чертово болото

— Напрасно вы на нее столько труда положили, дети мои! Знаем мы ее как свои пять пальцев!

Раз или два, однако, конопельник морщился, хмурил брови и с какой-то досадой поворачивался к внимательно слушавшим песни пожилым женщинам. Могильщик пел что-то до того старое, что соперник его уже давным-давно позабыл, а может быть, и вообще-то никогда не знал; но в ту же минуту рачительные кумушки подсказывали ему недостающий куплет, напевая его своими гнусавыми, но пронзительными, как у чаек, голосами, и могильщик, вынужденный сдаться, переходил к следующим испытаниям.

Было бы слишком долго дожидаться конца, чтобы решить, какая из двух сторон одержала победу. Защитники дома объявили, что готовы уступить, при условии, что невесте будет поднесен достойный подарок.

После этого зазвучали свадебные песни, торжественные, как церковные песнопения.

Мужчины, осаждавшие дом, пели первыми басами в унисон:

Отвори нам дверь, отвори, Смилуйся над нами, Мари, Ты нас в дом впусти — подарки отдать, Не томи ты нас — мочи нет страдать.

На это женщины, находившиеся в доме, отвечали жалобным фальцетом:

Горюет батюшка мой, матушка рыдает, А мне самой тоска разъела очи. Как же пущу я в дом вас середь ночи!

Мужчины повторили первый куплет до третьего стиха, который они изменили следующим образом:

Ты дозволь тебе пестрый плат отдать.

Женщины же от имени невесты ответили, как и в первый раз.

По меньшей мере в двадцати куплетах мужчины перечисляли все принесенные ими подарки, причем в предпоследнем стихе всякий раз упоминался какой-нибудь новый предмет: передник, цветные ленты, суконное платье, кружева, золотой крестик и даже сотня булавок — все нашло себе место в скромной корзине подарков, подносимых невесте. Отказ, которым отвечали деревенские матроны, был бесповоротен. Но кончилось тем, что парни заговорили о красавце женихе, и тогда женщины ответили, обращаясь к невесте и подпевая мужчинам:

Отвори нам дверь, отвори, Смилуйся над нами, Мари, С ними милый твой, а не лих, не тать, Открывай, не то счастья не видать.

XX Обручение

Конопельник тут же вытащил деревянный засов, которым дверь запиралась изнутри; в то время других запоров в наших деревенских домах почти не было.

Жених со своей свитой ворвался в дом невесты, но не без боя: парни, засевшие в доме, а вместе с ними и старик конопельник и старухи, считали делом чести защищать домашний очаг. Парень с вертелом в руке при поддержке своих товарищей должен был изловчиться и водрузить птицу над огнем. Это было настоящее сражение, хотя обе стороны старались друг друга не колотить и к борьбе этой не примешивалось ни малейшей злобы. Но сделалась страшная давка и толкотня, а в этом состязании мускулов самолюбие играло такую большую роль, что последствия бывали подчас серьезнее, чем можно было ожидать среди всеобщего смеха и пения. Несчастного старика конопельника, который отбивался как лев, толпа едва не задавила и притиснула к стене так, что ему было совершенно нечем дышать. Кое-кого из удальцов повалили и невольно потоптали; на пол с чьих-то рук, поцарапанных вертелом, капала кровь. Игры эти последнее время стали настолько опасными, и было столько несчастных случаев, что наши крестьяне приняли решение впредь обходиться на свадьбах без этой схватки. Последний раз мы видели ее на свадьбе Франсуазы Мейан, да и то борьба там была притворной.

Она была еще довольно ожесточенной на свадьбе Жермена. Считалось делом чести для одной стороны завладеть очагом Гильеты, для другой — его защитить. Мощные кулаки, вырывавшие друг у друга огромный вертел, перекрутили его так, что он стал похож на винт. Выстрелом из пистолета подожгли небольшой запас конопли в куделях, подвешенной в решете под потолком. Происшествие это немного отвлекло людей, и в то время как одни кинулись тушить начинавшийся пожар, могильщик, успевший незаметно влезть на чердак, спустился по трубе и схватил вертел; произошло это как раз в ту минуту, когда защищавший очаг пастух поднял его высоко над головой, чтобы никто не мог до него дотянуться. Перед началом приступа пожилые женщины предусмотрительно позаботились о том, чтобы потушить в очаге огонь, дабы в разгаре драки кто-нибудь не свалился туда и не обжегся. Таким образом, шутник могильщик вместе с пастухом без труда овладел трофеем и кинул его поперек тагана. Все было кончено! Больше никто уже не смел к нему прикоснуться. Он спрыгнул на середину комнаты и поджег оставшуюся вокруг вертела солому, делая вид, что поджаривает гуся, которого не было: только какие-то куски валялись тут и там на полу.

Уж и смеху же потом было, да и бахвальства тоже! Каждый показывал, каких ему надавали тумаков, а так как наносила их сплошь и рядом дружеская рука, то никто не жаловался и не обижался. Конопельник, которого едва не превратили в лепешку, потирая поясницу, говорил, что все это, конечно, пустяки, но что он считает незаконным действия кума своего, могильщика, перехитрившего их, и что, если бы самого его не затолкали до полусмерти, не так было бы легко отвоевать очаг. Сельские матроны тем временем подметали пол и наводили порядок в доме. На стол поставили кувшины с молодым вином. После того как все выпили и успели немного отдышаться, жениха вывели на середину комнаты, дали ему в руку палочку и стали подвергать новому испытанию.

В то время пока шла борьба, мать, крестная мать и тетки спрятали невесту вместе с тремя ее подругами, посадив всех четырех девушек на скамейку в дальнем углу комнаты и накрыв их большой белой простыней. Все три подруги невесты были такого же роста, как она, а корнеты их были одинаковой высоты; таким образом, когда они были с головы до ног закутаны в простыню, невозможно было их отличить одну от другой.

Жених должен был только слегка коснуться одной из них концом своей палочки, чтобы указать, которую из четырех он считает своей женой. Ему дано было время выбирать, но только глазами, и кумушки, сидевшие по бокам, строго следили за тем, чтобы не допустить никакого плутовства. Стоило жениху обознаться — и ему пришлось бы весь вечер танцевать не с невестой, а только с той, на которую по ошибке пал его выбор.

Очутившись перед этими четырьмя призраками, завернутыми в один общий саван, Жермен очень боялся ошибиться; это ведь случалось со многими, ибо всякий раз невесту очень старательно маскировали. Сердце его стучало. Маленькая Мари старалась дышать глубже и слегка шевелить простыню, но ее хитрые подруги не отставали от нее, тыкали в простыню пальцами, и у каждой из трех были свои таинственные знаки. Квадратные корнеты так ровно натягивали конец простыни, что совершенно не оставалось складок, по которым можно было бы определить форму лба.

После десятиминутного раздумья Жермен закрыл глаза, мысленно обратился за помощью к богу и направил свою палочку наугад. Он коснулся ею лба маленькой Мари, которая откинула простыню и радостно вскрикнула. Тут ему было позволено ее поцеловать; подняв невесту своими сильными руками, он вынес ее на середину комнаты и открыл с нею бал, продолжавшийся до двух часов ночи.

Потом все разошлись, чтобы снова собраться в восемь часов утра. Так как было много молодежи, приехавшей из соседних деревень, а постелей не хватало, каждая из местных девушек уложила с собой в кровать двух или трех подруг, парни же улеглись вповалку на сеновале. Разумеется, им было не до сна, они всячески дразнили друг друга, рассказывали разные забавные истории, шутили. Когда справляют свадьбу, три ночи непременно проходят без сна, и об этом никто никогда не жалеет.

В назначенный для отъезда час, после того как все поели молочного супа, изрядно приправленного перцем для возбуждения аппетита, ибо свадебный обед обещал быть обильным, все собрались на дворе мызы. Так как наша церковь была закрыта, за благословением надо было ехать в другую, в расстоянии полулье от нас. Было свежо, стоял чудесный день, но на дорогах была непролазная грязь, и поэтому все мужчины поехали верхом, причем каждый посадил с собой одну из женщин, кто молодую, кто пожилую. Жермен поехал на Сивке, вычищенной, заново подкованной и украшенной лентами; она била копытом землю, из ноздрей ее валил пар. Он отправился за невестой вместе с шурином своим Жаком, который ехал верхом на старой Сивке и вез старую Гильету. С торжествующим видом Жермен привез на ферму свою молодую жену.

Потом веселая кавалькада пустилась в путь. Вслед за ней бежали мальчишки и стреляли из пистолетов, от чего лошади вздрагивали. Бабка Морис ехала в маленькой повозке вместе с тремя детьми Жермена и музыкантами. Они открывали шествие под звуки музыки. Малыш Пьер был так прелестен, что сердце его старой бабушки наполнялось гордостью. Но этот непоседа недолго с ней побыл. Когда перед началом трудного участка пути лошади на минуту остановились, он соскочил с повозки и, подбежав к отцу, стал упрашивать, чтобы тот посадил его впереди себя на Сивку.