Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника
Шрифт:
Верно лишь то, что с годами у И.Л.Горемыкина все более брало верх его основное, можно сказать, пронизавшее всю его природу пристрастие к предоставлению событиям беспрепятственно идти своим чередом, без всякого участия направляющей эти события человеческой воли.
Назначение Горемыкина не вызвало никакого сколько-нибудь резкого проявления общественного сочувствия или недовольства. Оппозиция — в лице кадетской партии и ее честолюбивого вождя — к весне 1914 г. окончательно присмирела, по крайней мере наружно. Разумеется, она предпочитала не только заигрывать, но даже заключать те или иные частные соглашения с социалистическими лидерами, а в тайниках ее, надо полагать, все более зрела преступная мысль добиться своих целей; из них же главная — захват власти революционным путем. Кадетская милюковская газета «Речь» придиралась ко всякому случаю, чтобы возбудить общественное недовольство, но делала она это осторожно, неоднократно уже испытав, что слишком явное и злостное опорочение строя и лиц, стоящих у кормила власти, не проходит безнаказанно: цензура осмелела и по временам, несомненно, утрачивала чувство
Не прекращалась, однако, агитаторская деятельность революционных элементов. Эта деятельность была далеко не безрезультатна. Отошедшие от встряски 1905 г. рабочие многочисленных петербургских фабрик, среди коих никогда не переставали действовать революционные ячейки, вновь становились более или менее послушным орудием революционных вождей. Сказалось это весною 1914 г. довольно серьезными беспорядками на фабриках, сопровождавшимися бурными уличными беспорядками. Правящие круги и массовый петербургский обыватель, в общем всегда и везде готовый фрондировать власть, но к революции относящийся в общем враждебно, не испытывали никакого беспокойства. Удачное подавление общественного движения 1905–1906 гг. вселило уверенность в безусловной крепости строя, а следовательно, в отсутствии сколько-нибудь серьезной опасности во вновь пробудившемся рабочем движении.
В середине лета ожидалось прибытие в Петербург сначала английской эскадры, а затем и французской, на которой должен был приехать Президент Французской республики. По случаю этих приездов Петербург принял праздничный вид, а при дворе состоялся ряд официальных приемов и банкетов. Звучали слова о ненарушимой англо-, а в особенности франкорусской дружбе. Словом, международный политический горизонт был совершенно безоблачен, и члены законодательных палат, разъезжаясь в июне месяце на летние вакансии, отнюдь не предвидели приближения мировой грозы. Уехал на лето и я к себе, в принадлежащее мне родовое гнездо, расположенное в нескольких верстах от города Твери.
Часть VI. Годы мировой войны
Глава 1. Первый период войны (лето 1914 — до весны 1915 г.)
Стояли жаркие погожие июльские дни. По заведенному в последние годы порядку в Тверской, Новгородской и Петербургской губерниях горели торфяные болота, и воздух на многие версты кругом был пропитан едким дымом. Россия, особенно в ее провинциях, предавалась обычному сонному застою. 12 июля в день двадцатипятилетия учреждения института земских начальников земские начальники Тверского уезда собрались на общий обед, в котором в качестве тверского уездного предводителя принимал участие и я. Хотя уже получены были известия об убийстве в Сараево австрийского кронпринца, но факт этот в представлении большинства не имел международного значения. Так, например, принимавшие участие в упомянутом обеде, в том числе и тверской вице губернатор, исполнявший за отсутствием Бюнтинга должность тверского губернатора, были, как они мне сами впоследствии сказали, чрезвычайно удивлены, когда в застольном спиче я сказал, что Европа, по-видимому, находится накануне грозных исторических событий. Не усилилось в провинциальной глуши беспокойство и в последующие дни, хотя газеты уже были переполнены сведениями о дерзком ультиматуме Австрии, обращенном к Сербии, о приближении мирового на этой почве конфликта.
Продолжалось это спокойствие вплоть до самого момента получения быстро следовавших друг за другом двух приказов о мобилизации, первого о мобилизации частичной, а второго о всеобщей. Уже с утра 19 июля в Твери начался осмотр прибывающих запасных. Мобилизации проходили при полном спокойствии; запасные (младшие возрасты) являлись все и, по-видимому, относились к призыву в войска в достаточной степени спокойно. Благодаря закрытию винных лавок никаких, даже незначительных, уличных бесчинств не происходило. Большую нервность проявляли военные части, спешно переходившие на военное положение. Воинские части стали уходить на фронтовые местности по прошествии лишь двух дней со дня объявления мобилизации. Посадка в поезда происходила в отменном порядке. Разумеется, провожавшие уходившие поезда женщины усиленно плакали, заметно было волнение и на лицах солдат, но шли они бодро и уверенно.
Менее спокойно прошла реквизиция лошадей по военноконской повинности, производившаяся почти следом за людской мобилизацией. Во множестве крестьянских хозяйств главами оставались женщины, и именно они проявляли и крайнее недовольство, и даже полное отчаяние, когда у них стали отбирать лучших лошадей. Здесь пришлось видеть несколько весьма тяжелых сцен: бабы буквально выли. Наблюдая за осуществлением военно-конской повинности, я несколько раз не мог выдержать тяжелых сопровождавших ее сцен и, признаюсь, вполне произвольно оставил на месте нескольких добрых коней, признав их вопреки очевидности негодными.
Внезапный отлив мужского населения в первое время привел к почти полной остановке некоторых отраслей производства. Впрочем, на сельских работах в нашей Тверской губернии отлив этот почти не отразился. Мужчин заменили женщины, привычные ко всем сельскохозяйственным работам. Цены на рабочие руки, разумеется, поднялись тотчас, но абсолютной нехватки в этих руках все же не было. Пострадали строительные работы, требующие некоторой специальной подготовки. Середина июля на Севере России — самый разгар строительного периода. Собственно мужская сельскохозяйственная работа, сводящаяся в наших местностях главным образом к сенокосу, к этому
сроку уже вполне закончена, уборка же посевов, площадь коих вообще незначительна, была во все времена преимущественно, если не исключительно, бабьим делом.Утверждать, однако, что среди крестьянского населения был патриотический подъем и что война среди него была популярна, я не решился бы. Война вызвала молчаливое, глухое, покорное, но все же недовольство. В значительной степени примирила с ней начавшаяся приблизительно месяц спустя раздача пособий семьям призванных запасных. Дело это было поставлено весьма широко, но отнюдь не правильно. Сколько-нибудь точных инструкций, указывающих, какие именно члены семьи имеют право на получение пособий, своевременно установлено не было. Так, например, совершенно не было определено, с какого возраста мужчины, входящие в состав семьи, признаются неработоспособными. В результате получился крайний разнобой: в смежных уездах сплошь и рядом устанавливались совершенно различные способы определения размера назначаемых пособий.
Образованные с этой целью при земских управах комиссии одни относились очень строго, всемерно стремясь щадить государственные, иначе говоря, те же народные, средства, другие, наоборот, выдавали эти пособия с необыкновенной щедростью. Были случаи, и неоднократные, назначения семье запасного, особенно многочисленной, по 30 и до 45 руб. в месяц, т. е. суммы, которую сам призванный, безусловно, не зарабатывал. В подобных семьях бабы обычно отнюдь не горевали об уходе на войну своих мужей.
Если в массе крестьянского, а тем более фабричнозаводского населения война не вызывала ни патриотического чувства, ни негодования, то, наоборот, среди культурных классов она, несомненно, пробудила патриотическое чувство. Так, в земской среде она немедленно породила полное единение. Исчезли все политические разномыслия, и кадеты как правого, так и левого крыла проявляли такую же патриотическую приподнятость, как и лица, исповедовавшие правые лозунги. Молодые представители наиболее левых тверских родов, например Бакунины, тотчас пошли добровольцами на войну. Не отставала и интеллигенция в кавычках: третий земский элемент выказывал полную готовность работать не покладая рук для надобностей поставленного на военную ногу государства. Партийные задачи, насколько можно было об этом судить по общественным элементам Тверской губернии, были временно забыты.
Увы, не так отнеслись к тому же делу исконные земские интриганы, из них же первый — пресловутый будущий разрушитель Русского государства кн. Львов. Его первой заботой было воскрешение общеземской организации, причем, разумеется, он приложил все старания, дабы стать во главе этого дела. Не имея никаких формальных связей с земством, так как он уже давно не состоял гласным ни губернского, ни уездного земства (его родной уезд Тульской губернии, досконально его знавший, уже давно его забаллотировал), он тем не менее ничтожесумняся решил возглавить собственной персоной общеземскую организацию. Проникнуть наверх и усесться на председательское кресло какими-либо косвенными путями было для него делом привычным. Достиг он этого и в данном деле. Прием, им употребленный, был столь же циничен, как и прост. Дело в том, что ему удалось какими-то путями сохранить от возглавления им во время Русско-японской войны общеземской организации довольно крупную сумму, в ту пору, когда еще не привыкли швыряться миллионами, казавшуюся даже огромной, а именно 800 тысяч рублей. Когда в Москве впервые собрались для образования общеземской организации земские деятели определенного уклона, то среди них, разумеется, тотчас появился кн. Львов, причем цинично заявил, конечно в кулуарных перешептываниях, что в случае его избрания он внесет в ее кассу упомянутые 800 тысяч, тем самым говоря, что в противном случае он этого не сделает. Однако поначалу ход этот не возымел надлежащего действия. В Москве среди собравшихся земских людей, естественно, имели сильное влияние и большое значение московские земцы. Между тем ими намечалось на означенное место другое лицо, а именно гр. Ф.А.Уваров, член Государственного совета от московского земства, и именно это лицо на первоначальном частном совещании собравшихся земцев и было избрано. Но судьбы России, очевидно, были предрешены. Гр. Уваров от выбора решительно отказался. Он тотчас по объявлении войны решил вступить в войсковые ряды среди родного ему казачества, в составе которого он состоял офицером запаса. Усиленные уговоры московских земцев, к которым присоединились и многие земцы других губерний, остались безрезультатны. А тем временем кн. Львов усиленно сзывал со всех концов России своих единомышленников, среди коих многие по существу вовсе не принадлежали к той клике беспринципных честолюбцев, ярким представителем которой искони и до конца своих дней был кн. Львов. В конечном результате отказ гр. Уварова расчистил дорогу кн. Львову, и он стал во главе общеземской организации, причем самые выборы были каким-то непонятным для меня образом произведены без предварительного созыва и оповещения составлявших общеземскую организацию специально уполномоченных для сего губернскими земскими собраниями[666]. По крайней мере, я, член общеземской организации по уполномочию тверского губернского земства, извещения о предстоящем учредительном собрании не получал и посему на собрании этом не присутствовал.
Трудно определить все то огромное значение, которое имел выбор кн. Львова, с одной стороны, и отказ гр. Уварова, с другой. Не подлежит никакому сомнению, что, будь гр. Уваров на месте кн. Львова, все дело бы получило совершенно иной характер. Весьма возможно, что оно не получило бы такого широкого размаха, который оно получило при Львове. Чужие, будь то народные, средства для Львова были трын-трава. До скаредности скупой в личной жизни, общественные деньги тратил он не столько щедро, сколько расточительно.