Червь 4

Я почувствовал каждую клетку. Каждый лейкоцит, каждый эритроцит и каждый тромбоцит в каждой крохотной пылинке. Целая вселенная раскинулась у моих ног. Я мог назвать точное количество трупов в куче, мог назвать их группу крови. Я увидел изнутри каждого салагу.

Я увидел их болезни.

Мне стоило выставить указательный палец и коснуться поверхности лужи, чтобы снова зелёный свет мог отразиться на глянцевой поверхности. Чтобы снова впитать в себя густую кровь, со всеми её болячками, не несущими для моего организма никакой опасности. Моя кожа — фильтр. Я получу только лучший материал, оставив грязь снаружи.

Лужа быстро уменьшалась, уходя через мой организм прямиком в желудок. Когда моё тело переполняла энергия, а чувство голода сменилось сытостью, я посмотрел на пол. Не единой капли. Пол был чист. Картину портил безногий труп женщины и… маска…

Маска женщины валялась рядом. Любопытно.

Встав рядом и протянув к маске руку, я на секунду замер. Неизвестно что мог я испытать, коснись мои пальцы этого чужеродного предмета. Зелёный свет накрыл таинственный предмет с парой грубо высеченных глубоких отверстий для глаз. Тень от моего пальца завалилась в глазницу словно подмигнув мне.

Я рискнул. Запустил пальцы в глазницы и оторвал маску от пола.

Ничего не произошло.

И ничего не произошло даже тогда, когда я потёр о неё ладонь. Пыльный налёт свернувшейся крови осел на мои пальцы, а я всё равно ничего не чувствовал. Я даже позволил себе понюхать его, вдохнуть в себя. И…

И снова ничего.

Я слегка сдавил пальцы — и маска рассыпалась, медленно опадая на пол хлопьями пепла.

— Что!? — взревел Дрюня. — Этого не может быть!

Его рука стремительно потянулась к поясу. Голова опустилась, но я всё равно видел, как два белых шарика чуть ли не наружу лезли из орбит, вцепившись в гарду меча, напоминавшую с виду обычный обломанный сук. Я представил, как Дрюня с яростью отламывает меч от этой женщины, обрушив на её ладонь с десяток ударов ногой. Не думаю, что она отдала своё оружие добровольно. Но то, что это был именно её меч, я убедился сразу.

Дрюня выхватил меч из ножен. На первый взгляд — всё нормально. Обычный меч из крови. Но то, что случилось с маской — в каждом из нас посеяло семена сомнений. И минуты не прошло, как они взошли.

Дрюня не выдержал. Подбежав к трупу женщины, он обрушил на её грудь лезвие меча. Хватило всего одного удара, всего одной секунды, и больше нет той женщины. Больше нет меча. Лезвие с хрустом разлетелось. В воздух хлынули сотни мелких осколков, превратившихся на наших глазах во что-то похожее на обрывки истлевшей бумаги.

От удара меча безногий труп женщины разлетелся на куски, как рухнувшая на пол ледяная фигура, и сразу же все эти куски обратились в кучки пепла.

Такого Дрюня явно не ожидал.

— Дерьмо!

Его вопль пронёсся через всю пещеру, превращая облака мух в жалкие обрывки надувного шарика.

— Я не мог этого предвидеть, — сказал он, — никто не мог. Плевать! Это не помешает мне вернуть мою деревню!

Он посмотрел на опустевшую ладонь, затем перевёл взгляд на меня. Я только-только хотел заглянуть в его туманные глаза, как вдруг зажмурился от боли. Где-то в мозгу вновь набухли чужие слова и полезли наружу, как гной. «Ты не удержишь меня! Слышишь, ты не сможешь держать взаперти меня вечно!»

— Дрюня! — с трудом прохрипел я, — ты кого-то удерживаешь здесь через силу?

— Мои дети! — его глаза уставились на меня, но понять ход его мыслей я не мог. — Идём!

Наши уродливые фигуры стремительно пронеслись через всю пещеру, забившись в самый дальний угол. Еще на подходе хлынул поток жутких звуков, среди которых я мог различить мычание и стоны.

Несколько десятков мужских голосов в унисон пели страшную песню боли.

— Дети! — вопил Дрюня во всю глотку.

А когда мы проходили мимо огромных воинов, Дрюня спрашивал у каждого:

— Они все обратились?

Ему никто не отвечал. То ли боялись, то ли сами не знали.

В свой новый день рождения я узнал, что Дети — это те самые салаги, которым посчастливилось уцелеть. Хотя, применить к их незавидному положению слово «счастье» и «уцелеть»– грубая, полная иронии ошибка.

Когда вспышка зелёного света достигла конца пещеры, я увидел всю картину. В луже блестящей слизи валялись люди. Человек двадцать. Человеческого в них осталось немного. Большая часть уже походили на уродливых воинов, чья кожа почти целиком затянулась гнойным доспех. Но те, кто еще проживал мучительную мутацию, выглядел совсем хуёво: кожа еще совсем молодых пацанов блестела от свежего гноя, сочившегося крохотными фонтанчиками из воспалённых пор. Они мучительно мычали. Охваченные агонией бешенства вертели головами из стороны в сторону. Руки их дрожали, а ноги тряслись, ударяясь пятками о залитый гноем пол.

— Они все обратились? — спросил Дрюня рядом стоящего воина.

Тот отрицательно крутанул головой.

— Хорошо! Мы кое-что еще проверим!

Стремительной походкой Дрюня подошёл к куче салаг. Грубо выхватил одно из них — его тело только-только начало подвергаться мутации: побуревшая кожа блестела от стекающего гноя, глаза покрылись белёсым налётом, как при катаракте в запущенной стадии.

Ему не повезло. Парень попал под горячую руку.

Дрюня выхватил из ножен стоящего рядом воина меч и вспорол горло салаге.

Какое бессмысленное убийство. И ради чего?

— Попробуй забрать его кровь? — сказал Дрюня, швырнув к моим ногам трясущееся тело салаги.

Из вспоротого горла к моим ступням потекла густая жижа, ничем не похожая на кровь.

— Это уже не кровь, — я брезгливо отступил.

— ПРОБУЙ! — не унимался мой друг.

У меня не было никакого желания быть частью эксперимента, но я был обязан Дрюне своей новой жизнью. Никакой властью надо мной он не обладал, послать на хуй эту компашку я мог в любой момент. Но вот на сколько это будет оправданным ходом? Его запросы были не такими уж и невыполнимыми.

Опустившись на колено, я коснулся пальце края быстро расползающейся лужи гноя.

Ничего. Как я и сказал: это уже не кровь.

— Поздно, — сказал я.

Вместо красноречивых слов, Дрюня со всей силой швырнул стальной меч в глубь пещеры. Опустив глаза на бездыханное тело салаги, он приказал:

— Сожгите тело, — а потом добавил: — И ту кучу, её тоже сожгите. От неё больше нет никакого толка, лишь мухам место потрахаться.

Выводя меня из комнаты для «новорождённых» тон моего друга был полон печали.

— Каждая гибель моего ребёнка оставляет неизгладимый шрам на моём сердце. Ты можешь подумать, что я — монстр, но не торопись меня осуждать. Вся эта грубость и жестокость только ради спасения моих детишек! Я умертвил одного, ради спасения остальных.

— Ты лично спасал каждого? Как… как ты их заразил?

— У меня свои хитрости. Конечно же я не буду разбазариваться своим «соком» налево и направо. Ты бы видел их лица. Полные ужаса. Кто-то сходит с ума еще до того, как им в глотку вливают мой гной. Они давятся, кашляют, но проглатывают всегда. Что ты на меня так смотришь? Этому миру необходимо перевоспитание! Я перевоспитываю неотёсанных крестьян! Доходяги, отбросы, покалеченные — все они превращаются в воинов! Забившаяся в угол толпа этих никчёмных нытиков способна своими горькими слёзками залить весь пол! Они плачут и ссутся под себя. Умоляют выпустить их. Просят свободу. А потом я смотрю на это раздетое догола мясо, и меня разбирал смех. Но я смеюсь не из-за бесконечного презрения к этой бренной плати. Я смеюсь из-за переполняющей моё сердце гордости. Солнце лишь тронет горизонт, а в моей пещере родится новый выводок. Они будут сильнее, выносливее, живучее. Они больше не будут рыдать и просить мамочку забрать их домой.