Чешские юмористические повести

Получилась двухголосная фуга, исполнители которой устроили такое состязание в громкости, что у людей волосы вставали дыбом. Победу одержали ополченцы, имевшие на вооружении турецкий барабан и тарелки. Зато пожарные могли похвастать огромным геликоном, коему ополченцы способны были противопоставить всего-навсего басбомбардон.

Однако оба оркестра бледнели от зависти, когда в бой, как сегодня, вступали еще и ветераны. Трубач ветеранов Гоблик, бывший штабстромпетр [37] , славившийся тем, что мог задуть любой уличный фонарь хоть на высоте второго этажа, трубил в какой-то крошечный корнет-а-пистон, но извлекал из него невероятнейший каскад звуков.

37

Штабной горнист (искаж. нем.).

Если бы костлявая веснушчатая рука этого трубача, достойного быть горнистом самого господа бога, не сжимала так крепко сей жестяной инструмент, он, вероятно, распался бы на атомы. Гоблик был косой, и все над ним посмеивались, что, мол, своим корнетом он своротил себе глаз на сторону. Это, разумеется, преувеличение. Но когда Гоблик трубил с чувством, то есть хотел заткнуть за пояс оркестры двух других братских корпораций, глаза его, в самом деле, стекленели и выпучивались над багровыми надутыми щеками, отчего он отдаленно напоминал улитку.

После изрядного интервала пришли и члены «Сокола», маршируя подчеркнуто бодро и беззвучно, без всяких акустических эффектов. Грозната не выдержал — заскрипел зубами: знамя нес самый активный его конкурент, поражавший всех размерами своей окладистой бороды ремешник Скряга. Знаменосцем «Сокола» он был временно избран вчера на бурном заседании комитета, которое до сих пор костью сидит в горле Грознаты.

Громя сторонников участия «Сокола» в зборжовском празднике, Грозната договорился до полной хрипоты. А ведь решение об участии местной сокольской организации в этом торжестве было принято две недели назад по его же настоянию. Обосновывая свою тогдашнюю точку зрения, он охрип так же сильно, как теперь, опровергая ее.

Но тщетны были все попреки, насмешки и выпады против тех, кто готов предать прогрессивные идеи «Сокола». К. Мног. Корявый рьяно оппонировал Грознате и с успехом вывел против него на поле брани его же собственные аргументы.

Корявый напомнил, что, как прежде уверял сам Грозната, речь идет не о каком-нибудь духовном, религиозном празднике, не об «освящении храма», а о церемонии закладки фундамента, и, следовательно, «Сокол» будет причастен лишь к политической стороне сего события. День же этот должен стать и станет манифестацией национального единства всех чешских партий Цапартицкого округа — лучезарным примером для всего народа. Он упомянул также, что в торжестве, которое явится символом братского сближения обеих курий Цапартицкого округа — городской и сельской, примет участие и представитель сословия, привлечь которое к делу нации до сих пор тщетно пытались все ее защитники, начиная с Палацкого ^{32}, то бишь — представитель дворянства. И поэтому было бы безответственной и непростительной близорукостью, если бы из-за участия в празднике кругов христианско-социальных, подчас именуемых клерикальными, здесь отсутствовала корпорация, объединяющая молодежь всех патриотических партий. Ведь тем самым была бы нарушена полнозвучная гармония, вот-вот готовая излиться из души народа, а свечу, зажженную в честь крестин подлинного и сознательного национального единства и призванную служить образцом для всего отечества, опять сменил бы яростный факел незатухающих междоусобиц и раздоров (этими словами К. М. Корявый, превзойдя самого себя, закончил пассаж). Наряду с упомянутым выше моментом национальной сплоченности,— продолжал духовный отец и практический руководитель газеты «Чмертовске листы»,— нельзя забывать еще об одном не менее важном обстоятельстве, а именно — о давнем противоборстве меж двумя соседними округами — Цапартицами и Нудломнестцем, противоборстве, в котором Цапартицы, испокон веков пользовавшиеся лишь благородным оружием, ныне должны наконец одержать верную победу. Ибо — и тут оратор возвысил голос — вчерашняя вылазка в Нудломнестецкий округ позволяет ему сообщить весть, несомненно, величайшего значения: благодаря авторитету его светлости подавляющее большинство самых влиятельных местных избирателей выступит в поддержку цапартицкого кандидата (браво! Ура!), и ни для кого не тайна, что эти энергичные, храбрые и сознательные представители нудломнестецкого дворянства прибудут завтра на зборжовский праздник. (Долго не смолкающие зычные клики: Ура!)

Когда буря одобрения поутихла, Корявый продолжил речь и высказал удивление, как это Грозната, самый ревностный защитник и, более того, инициатор вышеупомянутого национального единства, столь воинственно выступает ныне против манифестации патриотической сплоченности. Каковы же причины подобного резкого поворота? Пусть пан Грозната без обиняков их выложит, дабы присутствующие могли судить, достаточно ли они весомы.

Все пережитое на Бабьем Пупке молнией озарило мозг Бедржиха Грознаты. Предложение редактора подействовало на него, как ушат помоев. Он метнул в Корявого огненный взор и, громко хлопнув дверью, покинул зал, что было самым красноречивым признанием полнейшего ораторского фиаско.

И вот он лежит в своем зеленом укрытии, сжимая кулаки и челюсти. Тоскующий взгляд казначея прикован к трибуне. Но от него не ускользает ни одно движение в Зборжове и окрестностях. Отсюда, с края вспаханного поля, он видит сквозь зыбкую сетку хвои, как по всем дорогам и подступам, ведущим к деревне, тянутся вереницы людей. Многочисленные толпы паломников уже запрудили пространство меж белыми брезентовыми навесами ларьков с пряниками, игрушками и песенниками. Так шумный горный поток затопляет после дождя расщелины между белыми валунами. До слуха нашего героя донеслось фырканье выездных лошадей, доставивших к месту действия известный своей осмотрительностью цапартицкий магистрат. Все с нетерпением ожидали его, чтобы приступить к священной церемонии на месте постройки будущего божьего храма, закладываемого во честь и славу покровителя дядюшки Ировца — святого Флориана, столь явно держащего над Цапартицами свою охранительную руку! Цапартицкая процессия во главе с преподобным и достопочтенным духовенством давно уже вступила в Зборжов под дружный многоголосый распев цеховых хоров, под звяканье сверкающих побрякушек и крохотных серебряных эмблем на цеховых хоругвях. Со всей округи прибыли в своих пышных облачениях деревенские «девы Марии», плывущие по воздуху на барочных носилках, несомых загорелыми светловласыми девицами в белых одеждах, с глазами синими, как подернутые матовым налетом ягоды терновника. Штандарты в руках городских и деревенских знаменосцев приветственно склонились, как бы обменявшись двойным перекрестным поцелуем. Предвосхищая взаимные лобызания взмокших служителей церкви, поклонились друг другу и «девы Марии», что было проделано очень просто: задние «дружки» энергично приподняли свой край носилок. Зборжов сиял, кружился, шумел, ликовал, бурлил, распространял ароматы храмового праздника и вообще лез из кожи вон, дабы оказаться достойным радостных и величественных мгновений торжества, стремительно близившегося к апогею!

— Бум! — поставила жирный восклицательный знак старинная мортира, или «ступа» (шесть таких мортир было привезено сюда из цапартицкой ратуши), и над Зборжовом взметнулся дымный венок, словно приветствие, посланное глубокой, васильковой лазури неба, где, напоминая подвешенную под церковным куполом люстру, сияло раскаленное добела сентябрьское солнце.

Затем послышался оглушительный рокот лесных рогов, гром литавр (по большим праздникам их носили на спине два самых старых цапартицких лесника) и…

— Бум! — звучнее, чем самый громкий удар литавр, отозвалась вторая «ступа» и…

— Бум! — загремела третья мортира, уже врываясь в тяжкие вздохи маленького переносного органа. Что-то сладостно урчало под быстрыми пальцами пана учителя Петржика-старшего, сопровождая «Kyrie…» [38] полевой мессы, которую исполнил хор цапартицкого собора.

Ополченцы, ради безопасности соломенных крыш разместившиеся подальше от деревни, выпаливали залп за залпом — словно кто бросал в барабан лопатой горох. Короче, все шло как по маслу.

38

Господи… (древнегреч.). Начало (в сокращении) первой части католической обедни (прим. переводчика).

Грозната наблюдал симптомы набирающего силу торжества. И вот после всех обрядов освящения зазвучал высокий мужской голос. По благостной интонации и приятной манере говорить немного в нос легко было угадать, что это его преподобие цапартицкий декан, самый прославленный оратор во всей округе, начал проповедь, за коей должны были последовать другие выступления и речи.

Издалека не слышно было, что именно говорит пан декан, но при первых же звуках его голоса Грознату, словно пружиной, выбросило изо мха.

— Ну, ребята, паралик вас разрази, коли не дрейфите, двинули! — вполголоса произнес он, обернувшись к чащобе. Меж двумя елочками показались веселые глаза молодого Буреша, в тугих кудрях которого увязла хвоя.

— Сей секунд! — отозвался теперь уже четвертый по счету, но притом самый давний жених Барушки Ировцевой и вновь спрятался.

— Мимрачек, Мимрачек, вставай, грю, вставай, черт возьми! — послышался шепот в ельнике, ибо Мимрачек, наш почтенный трубочист, третий участник экспедиции, проспал даже стрельбу из мортир.

Мимрачек подскочил как ужаленный, проявив темперамент подлинного Гонды. Их было трое, но казалось, что встали четверо, поскольку молодой Буреш прихватил длинную жердь.

Далее действие развивалось словно бы по совету Вацлава Штеха ^{33}: «Эта сцена должна быть сыграна с особой живостью».

Все трое двинулись лисьей рысцой, а потом поползли на четвереньках под прикрытием грядок картофеля, ботва которого благодаря природным условиям того лета была столь высока, что смахивала на рощу многолетних пальм. Замыкающим полз идейный вдохновитель экспедиции, коим, судя по остроумию замысла, не мог быть никто иной, кроме Грознаты, посередке — технический эксперт Мимрачек, он же — автор конкретного плана операции, а впереди — практический исполнитель, молодой Буреш.