Честь Афродиты

Как быть с Ольгой Леонардовной? С богиней! Материала на неё много накопилось… Хоть сейчас с полной конфискацией на пожизненное… Но нельзя. Именно через неё он на своих теневых начальников выходил. А она… А она, в последнее время, похоже собралась уехать из страны, сбежать! Все её счета давно уже забугром. И всё ей мало. Деньги вместо шуб потребовала. Это сверх того, что он с объектов собирал. Жадность, жадность… Безмерная жадность. Поразительно. Хотя, может и не для себя она старается. Для других деньги. Тогда понятно. Тогда объясняет. Тем не менее, раз в неделю он всё же читал сводные секретные донесения о деятельности Оленьки. Да и Ваня-аполлон постоянно докладывал. Жаловался, изнасиловала парня, измучила, сучка. Ничего, мысленно усмехался генерал, терпи, лейтенант, бог терпел и тебе велел. Так и парню передал: «Терпи, дорогой, у нас у всех служба такая!». Но баба точно что-то задумала. Ей-ей! Нужно было бы олигарха её встряхнуть, обожателя, но он похоже уже кем-то завербован. Или ФСБ, или СВР. Слишком уж свободно себя ведёт, и говорит… Так языком болтать без крыши непозволительно.

Ещё генерал вспомнил, как Оленька «Леопардовна» несколько лет тому назад баллотировалась на должность президента… хмм… страны. Ну, дела. Да какой из женщины может быть президент? Идиотизм! Это же смешно, это противоестественно. И плевать генералу на всех феминисток хоть страны, хоть всего мира. Президент, это должность сугубо мужская. Тут страной руководить нужно, экономистами, военными, производственниками, людьми. А она, баба, как будет в глазах мужиков выглядеть? Смешно! Всем же понятно, что только мужчина может быть сверху, а женщина под ним. Так природой установлено. Это что же, днём она будет в Кремле всей страной командовать, а ночью ноги под мужем раздвигать? Тьфу-ты, чёрт, даже думать об это противно, не то что… Любая женщина, только на вторых ролях может быть… Секретаршей, помощницей, любовницей… Кроме спортсменов, наверное. Те сразу секс-символами становятся. И с президентшей так, да? Нет, конечно. Никто такого посмешища не допустит. Какой нормальной стране понадобится ходячая не протекающая прокладка, в колготках, поддерживающем бюстгальтере, причёске и подведёнными бровями… Потому и не прошла кандидатура Ольги Леонардовны. А интересно, её так же бы трахал Ваня-аполлон или другой кто? Два аполлона, наверное. Ха-ха…

Это окончательно выровняло настроение генерала, бодрым тоном он вызвал по телефону машину, поехал на обед к своей… как бы это поточнее сказать… красивой, молодой любимой девушке… эээ… женщине.

37

Обратно в Перово мы вернулись так же на метро. От Вешняков, где больница, это близко: автобус, метро Новогиреево, потом одна остановка. Правда вышли не из последнего вагона, это даже я понял зачем, а из первого. Вышли из метро с другой стороны. У нас же ситуация! От хвоста оторвались, но под выстрелы попали… И что это значит? Это значит, что не мы теперь сыщики, а… не буду говорить кто. Но не зайцы. К своему дому шли профессионально, «огородами», как сказал бы какой-то классик. Сейчас, надо понимать – дворами. Свою «жестянку» я нашёл глазами сразу. В длинной очереди других авто хвастливо блестевших лаком, моя копейка гордо выделялась экстерьером. Потому что одна такая была, издалека «светилась». Подходить к ней смысла я не видел: стоит и стоит. Главное, не угнали, и парковаться не надо, и некуда, да и не нужна она пока… А дядя Гриша меня понял по другому:

– Правильно мыслишь, сынок, – прошептал он мне на ухо. – Она под контролем… И дом с квартирой тоже… под наружкой, я уверен. Нам туда нельзя. И маме тоже. – И вроде пошутил. – Спинным мозгом чую.

Я посмотрел на него, вроде не шутит про спинной мозг. Действительно прав был, наверное, Евгений Васильевич – жаль погиб! – когда говорил, учись Волька у Григория Михайловича, он академик, а мой спинной мозг говорил другое: хорошо бы поесть сейчас по полной программе, и вздремнуть бы, потому что переволновался, нервы, да и время сколько прошло. Но ответил я грамотно:

– И я это чувствую. Может, зайти куда, в кафе или…

– Нет, Волька, нам как можно быстрее нужно уходить подальше от этого места. Они могут перекрыть квартал, в виде какой-нибудь проверки в поисках нелегалов из «нашего» зарубежья, в ловушке окажемся. Одно жаль, на похороны Евгения не попадём, нам нельзя. Вот, какая жизнь подлая штука, на похороны друга попасть не могу, а! Чёрт, чёрт… – Пастухов в сердцах по-боксёрски кулаком в ладошку стукнул, несколько раз шумно вздохнул, успокаиваясь, перевёл взгляд на меня, через паузу заметил. – А мама пусть у подруги какой с недельку переждёт, на всякий случай… Тоня, – дядя Гриша повернулся к ней, умоляюще смотрел. – Ты можешь неделю где-нибудь, у своей подруги, например, на всякий случай, переждать, а? Мало ли что!

Мама возразила.

– С какой это стати? Чего мне бояться? Я обыкновенная библиотекарь, ничего не знаю, ни чего не ведаю…

– Нет-нет, Тоня, ты не знаешь их, – перебил дядя Гриша. – Они прошерстят всех, и знакомых и соседей…

– Да, мам, – я поддержал дядю Гришу. – Ситуация опасная, не предсказуемая. Для тебя особенно.

– Почему это?

– Потому что ты слабое звено. Ты женщина.

– Да, Тонечка, – с жаром развил мою мысль Пастухов. – Тебя заметили в больнице, и ты меня знаешь…

– Нас, – уточнил я.

– Да, – подхватил Пастухов. – На тебя они могут надавить.

– А тебе это не надо. – Заботливо, как малому ребёнку, заметил я.

– Нам – особенно, – уточнил дядя Гриша, и развернул фразу. – Потому что ты молодая и красивая женщина.

На что мама, сверкнув глазками, усмехнулась, передёрнула плечами, и как-то неопределённо фыркнула. Надо понимать, оценила комплимент. Я, кстати, тоже: хорошо сказал, дядя Гриша, вовремя.

– Короче, мам, – по-мужски строго, но по-сыновьи заботливо, я выдал программу, – побудь пока у тёти Лизы, у бабушки моего дяди, твоего двоюродного брата, она же старая уже, болеет наверное. Вот ты и… Повод хороший, в смысле отмазка.

– Правильно! А где это, далеко? – спросил Пастухов.

– Да нет, в Балашихе.

– Вот и хорошо, Тонечка! Молодец, Волька, хорошая идея, – Воскликнул Григорий Михайлович. – Езжай.

– А может, и вы со мной, у неё две комнаты, поместимся.

– Нет, мам, мы уж сами, – возразил я, потому что у меня мелькнула другая нестандартная идея, классная естественно. – Всё-всё, езжай. Привет ей. Позвоним потом.

Один вопрос получается решили. Вдогонку вспомнилась фраза про яйца в одной корзине, которые нельзя вместе класть. Это правильно. Особенно в этой ситуации. К месту. Мы должны «залечь» в другом.

Похоже над этим где-то размышляя, дядя Гриша выглядел несколько озадаченно, потому что связей на пенсии «порочащих» не имел, а у меня они были. Не сейчас, ещё в школе, до армии. Нестандартная идея, классная. Я сразу почему-то вспомнил свою бывшую невесту Верку Сотникову. Ну, не Верку, конечно, Верочку, Веточку, как я её тогда ласково называл. У неё теперь другая фамилия. Любовь наша, увы, прошла, «как сон, как утренний туман», целовались только, изучали друг друга, там сям, все пацаны в школе завидовали, но – странное дело – как только я армейские сапоги надел и заступил на охрану рубежей нашей необъятной Родины, она замуж вышла. Не-то за студента, не-то за аспиранта какого-то, я не выяснял. Я тогда чуть с ума не сошёл. Хотя она поступила честно – это все на заставе отметили, «молодец девушка, всё путём, всё по-честному», – всё как есть мне написала, – вся застава читала, – извинилась, «прости, я тебя люблю и всё такое, но»… всё равно, я две недели как чумной был. Меня даже на службу в наряд не ставили. Так две недели на нашем погранцовском свинарнике и проторчал, корм давал, отходы лопатой выгребал и всё такое прочее, в себя приходил… Целых две недели. Но пришёл! Пришёл, взял себя в руки, да и ребята помогли…

Она мне как подруга теперь, как товарищ, практически – должник. К ней мы и направились. Дядя Гриша ничего этого, естественно, не знал.

Верка жила там же, но уже без родителей. Мы почти тремя кварталами обошли всё Перово… Скрытно и подошли. Верка сначала вздрогнула, потом сильно обрадовалась! Не наигранно обрадовалась, естественно, как и раньше, я помнил, по-настоящему. Она как раньше вся такая… Не совсем правда стройная, но такая же красивая… Обнялись, щеками «чмокнулись». Причёска у неё другая… Но сердце у меня не защемило. Вернее защемило, но не как раньше, как при встрече с другими бывшими одноклассниками. Она во дворе с коляской прогуливалась. Я сразу её узнал. Она тоже. О!.. О!.. Охи, ахи, то сё… В коляске дочка. Я это сразу понял, потому что одеяльце и коляска розовые… «Правда красивая? Вся в папу!», заметила она. Я заглянул. В коляске лежал толстый свёрток с круглым розовым личиком, маленьким носиком, толстыми щеками, закрытыми глазками, и большой соской-пустышкой во рту. «Спит наша девочка, спит!», не привычным для меня голосом пропела Верка. Теперь она была совсем далёкой для меня, как созвездие Кассиопеи. «Хорошо, что я в армию ушёл, правильно», мелькнула мысль. «И сколько уже вашей дочке?», заглядывая в коляску, вежливо поинтересовался дядя Гриша. Мы все склонились. «Почти два годика нам, да», всё в той же незнакомой мне тональности, сюсюкая, гордо сообщила Веерка. Голос её мне совсем уже не нравился, я тотчас вновь подумал, «и хорошо, что в армию ушёл, вовремя». «Большая уже!», отчего-то копируя её тон, серьёзно заметил мой напарник. «А это мой дядя, – меняя тему разговора, представил я Пастухова, – Григорий Михайлович». «Очень приятно. Чаю хотите? Поговорим? Давно не виделись. Волька! Волька! Какой ты стал…». «Конечно». Нам же нельзя светиться. Поднялись в квартиру.

«Извините, у нас не убрано. На прогулку торопились. Муж сейчас на работе». «А родители твои где?», спросил я. В квартире мало что изменилось. Кроватка детская добавилась, игрушки детские, диван… А диван, кстати, всё тот же, я его узнал, прежний, я его хорошо помню, в середине у него пружина тогда просела. Я машинально провёл по нему рукой, так и есть, вмятина на месте – моя работа. Прыгнул с него и, пружина сломалась, чуть ногу тогда не свернул, провалился, ну и хохотали мы с Веркой потом… дураки… Новый телевизор появился, на столике фотографии в рамочке… Верка в подвенечном платье с цветами на коленях, и чернявый парень рядом, выше её на голову, как я, наверное. Но в чёрном костюме с бабочкой, чёрным вьющимся чубом, лихо заломленной бровью – одна вверх, другая насупившись, с боков лица низкие бакенбарды, и угольно чёрные глаза… «Это мой муж, Валера, он чистокровный казак, с Дона. Свадебная!», мимоходом, с гордостью заметила Веерка. Я мысленно сравнил с дочкой, сходства не нашёл, пробурчал: «Хороший снимок. Красиво получилось», Верка легко согласилась… Люстра та же, на кухне новая микроволновка. «А они на круглогодичное проживание переехали на дачу, – из кухни же ответила Вероника, – у нас же дача. Помнишь? Хозяйство». Конечно я помнил, а как же… Папа с мамой как уедут на дачу, так мы и… семью здесь изображали. «Родители мужа тоже в Краснодар переехали, на свою родину, на родину своих родителей, а мы вот здесь пока остались, с Маечкой… ты моя хорошая… она спит… в Москве».