Честь: Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина

Главный их смысл в ином… Маркс и Энгельс, не раз писавшие о желательности уничтожения строя эксплуатации и господства частной собственности на средства производства мирным путем, в свою очередь, признавали возможность бескровной революции… Признаем: Герцен не был строг и точен в употреблении понятий, временами излишне сближая «революцию» и «прогресс»… Мысля мирный путь революции как вынужденную уступку со стороны правительства народному мнению, требованиям масс, Герцен еще очень далек от представления о том реальном соотношении общественных сил, которое могло бы обеспечить развитие социалистической революции по пути без крови и баррикад… Но все это не основание для того, чтобы не увидеть за отдельными терминологическими неточностями, невольными заблуждениями, наивными иллюзиями, малореальными надеждами и ошибочными тактическими шагами Герцена… постановку русским мыслителем важнейшей проблемы революционной теории — проблемы мирного пути к социализму».

И там же: «Герцен поднимает в своих произведениях проблему громадной теоретической и практической важности — проблему зависимости характера грядущего социального переворота от нравственности, моральных качеств осуществляющих его людей. «Грядущая революция, — цитирует автор статьи Герцена, — должна начать не только с вечного вопроса собственности и гражданского устройства, а с нравственности человека, в груди которого она должна убить монархический и христианский принцип; все отношения людей между собою ложны, все текут из начала власти, все требуют жертвы, все основаны на вымышленных добродетелях, обязанностях… Конец политических революций и восхождение нового миросозерцания — вот что мы должны проповедовать».

Сегодня можно уже без всякого риска впасть в принципиальную ошибку сказать, что, чем дальше, тем больше все эти заявления и суждения Герцена будут становиться внятнее и внятнее все большему числу людей, а мысли и чувства, подобные выраженным тут Герценом, — все актуальнее. Добавлю «от себя»: написав последнюю фразу несколько лет тому назад, я сейчас, после нового пересмотра этой рукописи, оставляю ее без изменений и уверен, что и послезавтра она не устареет, не устареет больше никогда, что бы там ни говорилось. Победить насилием уже нельзя — победителей не останется — в глобальном масштабе это уже стало аксиомой нашего нового мышления. Надо учиться новой «науке побеждать»— ненасильственными методами. Эта «новая наука» давалась нам в муках. В муках развития революционного мышления, которому по самой природе нельзя быть замкнутой и закрытой системой раз установленных понятий и единственных решений.

Бывают разные революции, бывают, соответственно, разные революционности, бывают, наконец, разные революционеры — эта простая ныне для нас истина не давалась сознанию и не годилась «в дело» тем идеологам и деятелям мелкобуржуазного пошиба, которые представляли собой левых коммунистов из числа сторонников самых крайних форм военного коммунизма. Для них все люди делились вообще на «революционеров» и остальных — «контрреволюционеров». Такое мироистолкование было, конечно, катастрофичным для носителей его. Но в тысячу раз больше — для «остальных», для огромного большинства населения. Согласно подобной же логике мышления (или недомыслия), «революционер вообще» — это хорошо, «нереволюционер» — плохо. На этом все останавливалось. Все было ясно наперед. И назад — в исторической ретроспекции. Согласно опять-таки той же логике, чем «левее», тем было лучше. И опять-таки: наперед и назад, в перспективе и в ретроспекции. Ткачев и тот же, скажем, Бакунин были «лучше», понятнее, ближе, нежели «барин» Герцен. И т. д. и т. п. Согласно той же логике отношения к миру, революционность вообще была заведомо (чего уж там говорить!) «лучше» реформаторства вообще.

«Для настоящего революционера самой большой опасностью, — может быть, даже единственной опасностью, — является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов. Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали писать «революцию» с большой буквы, возводить «революцию» в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области действия надо уметь перейти к действию реформистскому. Настоящие революционеры погибнут… лишь в том случае, — но погибнут наверняка в том случае, — если потеряют трезвость и вздумают, будто «великая, победоносная, мировая» революция обязательно все и всякие задачи при всяких обстоятельствах во всех областях действия может и должна решать по-революционному.

Кто «вздумает» такую вещь, тот погиб, ибо он вздумал глупость в коренном вопросе…»

Это было написано В. И. Лениным в одной из тех статей, в которых он обосновывал, отстаивал и разрабатывал идею и практику нэпа, разъясняя тот крутой поворот, который был сделан на X съезде РКП(б) в области внутренней экономики и политики, и «необходимость прибегнуть к «реформистскому», «постепеновскому» [10] методу действий. В ситуации разгара военного коммунизма подобное заявление трудно себе представить, оно упало бы на явно неподготовленную почву, как говорится.

10

В. И. Ленин. О значении золота теперь и после полной победы социализма. Полн. собр. соч., т. 44, с. 221.

Идеи живут куда дольше людей. Раз возникнув, идеи вообще словно бы навсегда остаются в духовной атмосфере человечества, по существу, и составляя эту атмосферу. «Хорошие» и «плохие», «здравые» и «вздорные» идеи составляют духовную атмосферу, находясь постоянно в сложном движении, противоречиво контактируя друг с другом, взаимодействуя, взаимопротивоборствуя, опускаясь «ближе к земле» или уходя куда-то из поля зрения данного поколения и словно консервируясь в том «безвоздушном пространстве», куда уже не достигают никакие звуки и отголоски живой жизни. Где-то витают и «ждут своего часа» так называемые «забытые идеи» или идеи «преждевременные», что-то поделывают «непродуманные» и «утопические»… И трудно, напрасно делить все это богатство духовного мира человечества, всю эту облекающую наш земной шар сферу духа на две резко размежеванные части — «реакционную» и «прогрессивную». Контакты и взаимопроникновения идей, порой совершенно, казалось бы, взаимоисключающихся, — дело обычное и, в общем-то, естественное. Всякого рода, к примеру, непролетарские идеологии являются неустранимой «средой обитания» марксизма. Борясь с этой «средой» и отрицая ее, марксизм при всем том находится с ней в очень сложных отношениях, неизбежно соприкасаясь с ней. Самоизоляционизм в этом случае — иллюзия. В плоскости практически-политической эти иллюзии оборачиваются сектантством и догматизмом, ведут к отрыву марксистской идеологии от масс. Даже само возникновение марксизма, как на то указывал Ленин, было неразрывно связано с развитием непролетарских идеологий, поскольку именно они явились — в наивысших достижениях немецкой классической философии, французского утопического социализма и английской политической экономии — идейно-теоретическими источниками марксизма… По сути дела, перед нами хор, который включает в себя самые разные «голоса» и «звуки» и, как-то преобразуя их, не превращается в некую саморазрушительную какофонию, а все-таки сохраняет общую «тональность» звучания. Это не хаос, а многозвучие, обнимающее собой весь возможный идейный диапазон, определяемый всем духовным богатством человечества, накопленным в конечном счете (даже в «снятом» виде) за всю историю его развития.

Конечно, идеи не существуют вне людей. Тут возникает некое кажущееся противоречие, несоответствие — бессчетное число поколений накапливало идейную атмосферу, но «потребителем» и реальным «носителем» всей этой «воздушной армады» всякий раз оказывается только одно из поколений, существующее в каждый данный исторический момент. Так. Но только ведь всякий «исторический момент» — момент некоего исторического процесса, открытого для движения идей «в обе стороны» его. Но еще более того важно тут то обстоятельство, что, вообще-то говоря, в любом обществе не может не сохраняться определенная степень духовной многослойности, сосуществуют — пусть не мирно, порой в ожесточенной схватке — разные уровни и даже типы общественного сознания. И даже отдельная личность, как о том уже был у нас случай упомянуть в иной связи, — тоже процесс. Что же говорить о типе! Это всегда чрезвычайно сложный конгломерат, что и объясняется необходимостью всякого мировоззренческого типа контактировать со всей средой своего «духовного обитания». Таким образом и получается, что в одно и то же историческое время существуют не только разные идеи и системы идей, но и самые разные модификации одной и той же системы идей. Все это вроде бы даже и самоочевидно, но применительно к конкретному «случаю» — судьбе или характеру человека — обнаруживаются неожиданные обстоятельства.

Людям моего поколения, к примеру, со школьной скамьи «известно», что декабристы делились на «северных» — «более умеренных» и «южных» — «более» или даже «по-настоящему революционных». Надо сказать, что само по себе подобное деление какого-то революционно-освободительного движения на «левое» и «правое» крыло — дело типологически достаточно обычное. Пожалуй, даже слишком уж обычное для нашего сознания. Это стереотип, и потому он требует безусловной корректировки в применении к конкретным обстоятельствам… Известно нам еще, к примеру, и то, что Пестель или Рылеев были, если можно так выразиться, «революционнее», нежели, к примеру, тот же наш Якушкин. При таком подходе к делу как-то опускается один вопрос: какова же та мера оценки революционности, из которой мы здесь исходим и, соответственно, уместно ли в данном случае переносить на декабризм понятия «левого» и «правого» крыла, навеянные более поздними обстоятельствами исторического процесса? И вот еще один вопрос: не лежит ли в истоках такой именно классификации декабризма знакомая нам мелкобуржуазная точка зрения левокоммунистического радикализма, связанная с неспособностью и нежеланием понять, что нет и не было никогда единственной «безразмерной» революционности на свете, что вообще грани между революцией и эволюцией — живые и подвижные, как и грани между революционностью и реформаторством, и т. д.?

Я не хочу и не нахожу сейчас уже никакого резона каким-то косвенным образом подводить читателя к этому вопросу или прятать этот вопрос в сослагательных формулировках и описательных суждениях. Само понятие революционной «пламенности» не терпит плоского истолкования, оно не может считаться исключительной привилегией одних только сплошь «кипучих» натур, готовых к бурным порывам и чуть не самой природой предрасположенных к «взрывным» действиям. Существует еще и тот внутренний «пламень» души, который имеет иные психологические «законы горения» и не обязательно все жжет вокруг чуть ни до самого горизонта, но который бывает куда труднее погасить и который делает свое дело, поднимая общую «температуру окружающей среды» до некоей «критической точки» не вдруг, не в миг, не «здесь и сейчас», а неуклонно и неодолимо. Нужны ли все эти разъяснения, казавшиеся столь непременными сравнительно совсем еще недавно? Быстро ныне летит у нас время — время возвращения вычеркнутых имен, людей и идей. А ведь в известном смысле Якушкин — это идея.

Революционность не тождественна насилию — это не синонимы.

Само понятие «революции», как должно быть известно, предполагает и имеет своим главным содержанием отнюдь не идею насильственного действия, а действия, ведущего к переходу общества к какому-то новому и более высокому качественному состоянию. А вот отождествление таких понятий, как «революция» и «насилие», — характернейшая черта и отличительный признак экстремистского образа мысли.

Ко всему этому уместно добавить, что еще до Герцена К. Маркс предполагал в исторической перспективе образование такого порядка вещей в мире, при котором «социальные эволюции перестанут быть политическими революциями». И считал, что это будет очень хорошо… Мне не пришлось «выискивать» это высказывание К. Маркса специально к данному случаю — оно повторяется ныне в популярных изданиях на правах самоочевидных для марксизма истин.