Честь мундира. Записки полковника

– Какую страну просрали!

А после этого тяжелым взглядом нетрезвого следователя НКВД из 1937 года скользил по нашим лицам и говорил так, будто объявлял приговор:

– Это и вы, офицеры, предали СССР! Вы изменили присяге!

– Юра, тебе надо отдохнуть, – миролюбиво говорил сыну Петр Петрович, явно испытывая чувство неловкости, – иди, поспи, тебе уже постелено.

Но Юрий не унимался и снова «катил бочку» на отца и его гостей-отставников, – у некоторых из нас на хмельных физиономиях была суровая ухмылка, а пальцы сжимались в кулаки.

– Если у вас еще есть остатки советской совести, – с митинговой страстью продолжал Юрий, отрывая отцовские руки от своих плеч, – то вы должны вернуть народу то, что при Ельцине досталось ворюгам за бесценок! Иначе, товарищи офицеры, Россия вам этого не простит!

Тут не выдержал отставной полковник Хрулев:

– А такие как вы, Юрий, почему не спасали Союз в 91-м? А? Или у нас партбилеты были разные?

Юрий смотрел на Хрулева суровыми хмельными глазами, – он то прижмуривал, то широко открывал их, словно наводя резкость. Сказал, прижевывая слова:

– У нас, таарищ палковник, в 91-м для борьбы за Союз было только вот это…

Он поднял над собой руку с крепко сжатым кулаком и продолжил так же не членораздельно:

– А у вас, у военных, было оружие! Но вы сидели по казармам и штабам!

– Неправда! – воскликнул Очерет, – а Таманская, а Кантемировская дивизия, а Тульская десантная дивизия разве отсиживались в своих гарнизонах? Разве не они по приказу маршала Язова в Москву пришли?

– Ну да, пришли, – насмешливо отреагировал Юрий, – а что толку? Как пришли, так и ушли! А надо было по всей, по всей стране армию поднимать и брать власть в свои руки! Но вы этого не сделали, таарищи офицеры! Не сде-ла-ли!

– Если бы мы взяли власть в свои руки, то это был бы военный переворот, это был бы военный путч… А за ним – гражданская война! И Россия до сих пор барахталась бы по уши в крови.

– Но это еще как сказать, – отбивался Юрий, – как сказать! Армия не спасла Советский Союз… И это факт! И теперь… И теперь Россию ждет революция… Народ ропщет… Так жить нельзя. Кругом коррупция! Кругом этот гребаный капитализм! Богатым – все, народу – хрен! Народ поднимется и придет с вилами. Будет ррреволюция!

– Ты только не пугай, не пугай нас, сынок, и вилами, и революцией, – откликнулся с холодом в голосе Петр Петрович, – нас тут уже двадцать лет такие, как ты вилами пугают. И что? Да, народу трудно живется, очень трудно… Он зубами скрипит. Но он нутром своим чует, что еще одной революции Россия не выдержит! И потому никогда… ни-ког-да самоуничтожения не допустит! Хватит, мы в революции уже наигрались… До сих пор икаем.

Юрий хотел сказать еще что-то, но отец ему не позволил.

– Хватит, хватит этих демагогических митингов, тебе отоспаться надо, – решительно сказал Петр Петрович, помог Юрию подняться со стула и, крепко держа сына за плечи, затолкал его с террасы в дом.

– «Рэволюционэр», – с грустной улыбкой насмешливо говорил он, возвратившись к гостям, – а не испить ли нам еще беленькой?

Компания дружно соглашалась, хотя прежней теплой обстановки среди сидящих за столом уже не было.

Гости начинали расходиться.

* * *

Юрий Гартин, как и мать, тоже не любил роскошную дачу с белыми колоннами, позолоченной лепниной, цветными витражами и огромным камином из резного мрамора. Он как-то брезгливо называл дачу «ханским дворцом» и появлялся на ней, чтобы выпить.

Однажды поздним летним вечером мы сидели с ним у мангала на лужайке. Я снова залюбовался сказочной архитектурой красиво подсвеченного дома и спросил у Юрия, кто проектировал это подмосковное чудо.

– Муж сестры, Иосиф, выписал архитектора из Италии, – сухо и даже как-то раздраженно ответил Юрий, – на дармовые деньги и не такое можно построить.

И он стал рассказывать мне, как вместе с Иосифом когда-то ходил по грибы:

– Иосиф в то время еще учился в институте и сватался к Варваре. И вот когда мы вышли на окраину леса, – говорил он, – то увидели богатющий коттеджный поселок. Вот тогда Иосиф сказал мне: «Разграбили Россию, суки. На украденные у народа деньги дворцов понастроили. Ничего-ничего, когда-то я приду сюда с автоматом». А когда Иосиф соорудил вот этот ханский дворец, – я спросил его, – что ты будешь делать, если кто-то придет сюда с автоматом? И знаете, что он ответил? Он ответил: «Убивать буду!». Вот такая метаморфоза с человеком случилась… А когда-то джинсами фарцевал, десятку до получки занимал у меня. Но сейчас, видимо, опасается, что из-за всего этого богатства могут за задницу крепко взять…

После этих слов Юрий оглянулся по сторонам и перешел на шепот:

– Вы про Кузнецова, министра финансов Подмосковья, слышали? Ну, тот, который стырил 10 миллиардов и удрал с женой в Лондон. Так вот, Иосиф Шепелевич был у него в подельниках! А когда почувствовал, что дело пахнет керосином, стал собираться за бугор, и целый месяц уговаривал отца моего дачу на себя переписать. Причем, таких дач у него аж две! Вторая в Барвихе. Батя и слышать про это не хотел! Упирался изо всех сил. Тогда Иосиф Варвару в прорыв бросил. Она перед отцом только на колени не становилась! И Петрович перед любимой дочкой не устоял, – через месяц сдался. Теперь примет на грудь и втихаря жалуется мне: «Я на этой даче как вор живу!». Только между нами: он до сих пор жене про эту сделку не сказал – бережет ее сердце. Но и это еще не все… Сестра моя уже на второй день после того, как были переоформлены документы, попросила отца завещать дачу ей… Я Варвару теперь видеть не могу! Тьфу!

После этого рассказа Юрия мне еще больше стало понятно, что в семействе Гартиных существуют серьезные распри. И потому старался даже намеком не встревать в них.

Обо всем этом я вспоминал и в тот вечер в арктической гостинице, и утром. И мучаясь догадками о причине самоубийства Гартина, снова и снова звонил друзьям в Москву. Но никто из них так и не развеял туман.

4

А пурга лютовала на Новой Земле уже второй день. И лишь к вечеру немного ослабла. Но летной погоды в штабе базы по-прежнему не обещали. Возвращаясь из столовой в гостиницу, я вдруг разглядел в снежной темноте, чуть в стороне от дороги, мутную каплю электрического света. И вспомнил, что там должна быть небольшая деревянная церковь. Я направился к ней, взобрался по скрипучим заснеженным ступеням к входу и открыл дверь. В полумраке, пахнущем горящим воском и ладаном, я заметил священника с подсвечником. Он повернул голову в мою сторону. Я легким поклоном подал ему знак приветствия. Он ответил тем же и пошел мне навстречу. Я сказал ему, что у меня есть вопрос, на который я не знаю ответа, – почему священники не хотят отпевать самоубийц?

Подсвечник в руке священника дрогнул. Он переложил его с правой руки в левую, перекрестился и настороженно спросил меня:

– Почему вы спрашиваете меня об этом? У вас есть такие грешные намерения?

– Нет-нет, тут иная причина, – ответил я, – у меня друг в Москве покончил жизнь самоубийством. А священники отказались его отпевать. Я хочу понять – почему? Простите меня за столь невежественный вопрос.

Священник пристально смотрел мне в глаза, поглаживая длинную и белую, как арктический снег, бороду. Он пригласил меня в комнату, завешанную большими и маленькими иконами, поставил подсвечник на стол, опустился в скрипучее кресло и рукой показал мне, чтобы и я присел на лавку рядом.

И все так же пристально всматриваясь в мои глаза, он стал неспешно и негромко говорить:

– В православной традиции, сын мой, жизнь является высшей человеческой ценностью, Божьим даром. Наложить на себя руки – все равно, что швырнуть Богу в лицо ненужный подарок. Грех самоубийства Русская православная церковь приравнивает к греху убийства. Разница лишь в том, что убийца лишает жизни другого человека, а самоубийца посягает на собственное существование. При этом суицид является более тяжким грехом, поскольку раскаяться в убийстве еще возможно при жизни, и у человека есть надежда на спасение души. В случае же с самоубийством новопреставленный уходит в мир иной с тяжестью неисповеданного и непрощенного греха. Казалось бы, в этот период усопшему как никогда нужна посмертная молитвенная помощь. Но ни один священник не согласится отслужить панихиду по великому грешнику. Почему нельзя отпевать самоубийцу? Да потому что как ни молись, Царствия Божьего он уже не унаследует. Этот человек сам себя лишил последней возможности спасения. И он намеренно отказался от собственного благополучия, осквернил своим поступком собственную душу и буквально плюнул в лицо Господу, то какой смысл совершать над ним столь священный чин?..