Честь снайпера
Шрифт:
Они пожали руки и обнялись, весьма довольные друг другом. Боб и Кэти уже собирались уезжать, как жена старика потянула его в сторону и что-то залопотала по-украински. Старик, выслушав её, обернулся к ним с мрачным выражением:
— У вас есть враги? — спросил он по-русски.
— Долго рассказывать, — ответила Рейли. — Похоже, что кто-то не хочет, чтобы мы копались в этой истории глубже.
— Моя жена говорит, что машина несколько раз проезжала по дороге, а теперь она миновала дом, съехала на обочину и выключила фары. Никто не вышел. Машина всё ещё стоит. Загадочно, раньше я такого не видел. У
— Спроси его — есть ли у него оружие? — сказал Суэггер.
Пожилая женщина узнала слово, сказанное по-английски и затрясла головой ещё до того, как Рейли перевела.
— Они спрашивают — не вызвать ли полицию?
Боб задумался.
— Я думаю, это лишь осложнит ситуацию. Ладно, поблагодари его. Мы пойдём к машине, я пока буду думать.
Они с видимой беззаботностью пошли к машине сквозь тихую русскую ночь. Множество звёзд заполняло ночное небо, мягкий ветер шелестел листвой, практически нигде не было света. Влажный летний воздух был полон звуками птиц непонятного вида и местоположения.
— Я боюсь, — призналась Рейли. — Может, нам стоило вызвать полицию?
— Смотри, что мы сделаем. Мы тронемся и будем смотреть, поедут ли они за нами. Если да, я прибавлю газу, оторвусь от них и высажу тебя в пригороде. Тарелку ты заберёшь, потом направишься на станцию железной дороги и на первом поезде вернёшься в Ивано-Франковск, где заселишься в другой отель. В «Надю» не возвращайся. Тем временем я покатаюсь и постараюсь встретить их снова. Думаю, это будет нетрудно. Выясню их намерения и поведу их за город. Там я избавлюсь от них, потом я позвоню тебе и мы решим, как поступим дальше — исходя из того, где я на тот момент буду. Эти игры требуют терпения, так что не волнуйся, если я не позвоню прямо сразу же.
— Боб, я не могу позволить тебе так поступить. Это неправильно. Это моя история.
— Кэти, эти игры слишком трудные, чтобы играть в одиночку. Я не могу одновременно заботиться о тебе и предпринимать действия в таких обстоятельствах. Это будет лучшим вариантом, поверь мне. Эту часть леса я знаю.
Они сели в машину, завели двигатель и тронулись.
— Если что-то случится — сползай на пол и свернись. Не знаю, чем всё кончится, но полагаю, что так будет безопаснее всего. Подтяни колени к голове. Лучше тебя так подстрелят, чем в голову.
— Ты раньше попадал в такие ситуации?
— В перестрелке каждый раз — как первый.
— Это обнадёживает…
Они ехали на небольшой скорости от одного пятна света редких уличных фонарей до другого, обруливая самые страшные ямы и игнорируя более обыденные.
— Он идёт за нами. Фары выключены, но он слишком приблизился, так что я вижу его габариты. Неаккуратный, как я и говорил.
Они свернули за угол и встали на светофоре. Впереди было ещё две мили по пригороду Коломыи.
— Если он намеревается что-то сделать, он сделает это сейчас, — сказал Боб.
Сигнал светофора сменился, и через несколько кварталов яркая иллюминация центра города затмила небо.
— Он фары зажёг, — заметил Боб.
— Отлично, — ответила Рейли. — Скажи мне, что ничего не произойдёт.
— К несчастью, произойдёт. Теперь — пожалуйста, сползи вниз. Дело дошло до стрельбы.
Она нырнула вниз как раз в тот момент,
как следовавший за ними «Мерседес» сократил разрыв и теперь обходил их с утопленной в пол педалью, чтобы расстрелять слева. Его амортизаторы скрипнули от ускорения, «Мерседес» присел на задние колёса от ускорения и поравнялся с «Шеви» Боба.С пассажирской стороны показался ствол АК-74.
Архив Президиума Российской Федерации — ничего.
Государственны архив Российской Федерации — ничего.
Российский государственный архив литературы и искусства — ничего.
Российский государственный военный архив — ничего.
Центр хранения и изучения документальных коллекций — ничего.
Центральный музей вооружённых сил — ничего.
Ни чёрта нет. Куда он мог скрыться? Где был Василий Крулов?
Сведения о нём были стёрты, это ясно. Уилл Френч из «Вашингтон Пост» знал, что в русских архивах такое случалось постоянно — и иногда по самым банальным причинам. Бюджетные урезания, скандалы с персоналом в архивах, беспорядочная природа советской и позднее — российской бюрократии, хаос чисток и войны, а также послевоенной пост-сталинской эпохи и борьбы за власть… Было вполне возможно, что Василий Крулов исчез по вполне невинным причинам, будучи одним из многих тысяч, а может и десятков или сотен тысяч.
Но Уилл не мог на этом успокоиться. Как и его жена, Рейли, он не был одержим тщеславием, планом, надеждой или местом говорящей головы на вашингтонском телевидении. Им двигало любопытство. Кто, что, где, когда, почему? Эти пять вопросов были ключевыми в его деле. Старая школа или как угодно ещё — но его упорная искренность создала ему роскошную репутацию и принесла Пулитцеровскую премию за документирование невыносимых условий, в которых «демонтировались» корабли на берегу Индийского океана — сотни людей погибали, не доживая до тридцати лет, поскольку дышали асбестом во время распила огромных корабельных корпусов за ничтожные деньги.
Теперь же — не ради «Пост», а ради куда как более грозной силы, нежели любая возможная сила в журналистике — своей жены (также легендарной, но об этом потом) — он искал ответы на те же пять вопросов касательно товарища Крулова, который упоминался во множестве военных историй: всегда героический, но никогда на первом плане, а после войны упоминавшийся лишь случайно и затем вообще исчезнувший — словно огромный корабль, распиленный стаей потных оборванцев в набедренных повязках на множество неотслеживаемых частей.
Он обращался во все архивы, звонил многим старикам — и старым американским корреспондентам, и отставным политикам советской эры — и не узнал ничего стоящего.
«А, этот? Он был весьма весомой силой. Что с ним случилось? Вы знаете?»
Он работал с Интернетом, влезая в некоторые малоизвестные базы данных. ОН обращался к источникам в американских, британских, французских и австралийских разведывательных службах — всех, кто зарекомендовал себя активностью в Холодной войне. Но — нет, это было слишком давно… всё забылось и слишком много всякого иного произошло.