Честь воеводы. Алексей Басманов

Той порой в доме затопили печи, и стало тепло. Тиун Глеб ушёл. Монахинь — а Фёдор уже знал, что ехал именно с ними — поселили в светёлке. Вечером одна из них в сопровождении Кузьмы спускалась вниз, выходила по надобности, лица никому не показывала. Но было видно по походке, по движениям, что она нестара. Присматриваясь к ней, Фёдор пришёл к мысли, что она может быть в том же возрасте, что и Соломония. «Да уж не она ли?» — мелькнуло у Фёдора. Но нет, такого, чтобы он не угадал Соломонию, и быть не могло. Фёдору казалось, достаточно одного движения рукой, поворота головы, и он убедился бы, что перед ним Соломония. Однако сам он не заметил, как тайная незнакомка глянула на него. Вскоре она прошла в светёлку. За нею следом ушёл и посыльный Овчины.

Перекусив, чем Бог послал, Фёдор тут же в горнице лёг на широкую лавку, укрылся охабнем и попытался уснуть. Усталость разламывала тело. И то сказать, почти сутки он провёл в седле. Но сон к нему не шёл. Он думал о том, что не давало ему покоя какой день: о судьбе Соломонии. Теперь он мог бы сказать, что одна из монахинь — великая княгиня. Её, и никого другого, он сопровождал в Каргополь, дабы передать из рук в руки епископу Никодиму. Но почему охранять её послали не кого-либо из числа многих придворных, близких к великому князю, а того, кто служил ей? И зачем при изгнаннице посыльный князя Овчины? К этим загадкам Фёдор пока не находил ключа. Да понадеялся на то, что всё тайное станет в своё время явным, и попытался забыться сном.

К полуночи Фёдор всё-таки уснул. Но ему показалось потом, что он лишь смежил веки и не проспал нескольких мгновений, как почувствовал, что его кто-то тормошит. Он открыл глаза и увидел над собой чёрную фигуру, лишь в глубине под капюшоном белело лицо.

— Что тебе надо? — спросил Фёдор.

— Тише, боярин. Я Анастасия-подорожница. Вот тебе грамотка для великого князя Василия. Донеси её в руки князя, да скоро. — И инокиня сунула под охабень в руки Фёдору туго свёрнутую бумагу. — Тут судьба матушки Соломонии. Милости просит она у великого князя. — Инокиня провела мягкими и тёплыми пальцами по лицу Фёдора и скрылась в темени горницы. Сон у Фёдора как рукой сняло. Он полежал ещё немного и встал, зажёг свечу, развернул грамотку и прочитал: «Попечалуйся со мной, великий князь, о судьбе своей Соломонеюшки. Я есть плодна и несу дитя. Просила о том тебе донести, да бита кнутом Шигоной. Молю Бога и тебя о милости к наследнику престола, любой мой семеюшка. Да хранит тебя Всевышний. Соломония, чтящая себя великой княгиней».

Грудь Фёдора обожгло огнём. Всё-таки он увозил в изгнание Соломонию. Иначе откуда быть сей печальной грамотке? И загорелась в душе Фёдора страстная необходимость тот же миг повернуть свой отряд назад, добраться до великокняжеского дворца и отвести Соломонию в покои великого князя. Но в воспалённой, усталой голове Фёдора оставалась ещё здравомыслящая частица. Она-то и предостерегла молодого боярина от опрометчивого шага. «На погибель захотел? Не без воли Василия свершён постриг Соломонии! — предупредила она. — Потому остерегись от вольностей». Однако Фёдор счёл своим долгом выполнить волю княгини, найти путь к государю, дабы грамотка попала в его руки. Он вспомнил о старце Вассиане, который был вхож к государю и оставался противником его развода с Соломонией. «Он-то уж донесёт эту грамотку до государя. Ему же её доставит тиун Глеб».

Вспомнив о Глебе, Фёдор утвердился в мысли о том, что сей человек не подведёт и исполнит его поручение. Глухая морозная полночь не остановила Фёдора. Он оделся, накинул на плечи охабень и, покинув господский дом, отправился к избе тиуна. Глеб, похоже, спал вполглаза. Едва Фёдор постучал в оконце, как откинулась занавеска и донёсся глухой голос: «Кого Бог принёс?»

— Староста, отчини дверь! Я подорожник боярин Фёдор!

Вскоре хлопнула дверь в избе, прошаркали по сеням валенки, и перед Фёдором возник Глеб.

— Служба твоя государю нужна, — входя в сени, сказал Фёдор. В избу он решил не входить.— Должно тебе завтра с утра в Москву ехать. Вот грамота, отвезёшь её туда. А чтобы дошла без помех к великому князю, иди в Чудов монастырь, что в Кремле. Спросишь там старца Вассиана Патрикеева. Запомни: Вассиан Патрикеев. И отдашь сию грамоту только ему. Он же сходит с нею к государю. — Фёдор передал свиток Глебу, наказал: — Береги её и в чужие руки не давай. — Он достал из кисы [20] два серебряных рубля и вручил тиуну. — То тебе за честные хлопоты.

20

Киса — кожаный или суконный мешок, затягиваемый шнуром.

— Исполню, боярин, коль государево дело, — ответил Глеб и спрятал грамоту и деньги на груди под свиткой.

— Уйдёшь после нас, как мы уедем. И запомни, Глеб: за доброе дело тебе добром и отплатят.

На том боярин и тиун расстались. Вернувшись в дом, Фёдор хотел было лечь на жёсткую лавку. Но чья-то крепкая рука взяла его за плечо. «Надо же, одно наваждение за другим», — мелькнуло у Фёдора. Он повернулся и увидел посыльного Овчины. Шлык по-прежнему закрывал его лицо.

— Отложи сон, Федяша, поговорить надо, — сказал посыльный.

Фёдор узнал этот голос. Перед ним стоял Алексей Басманов.

— Алёшка, никак это ты! — воскликнул Фёдор. — Подожди, я сей миг светец вздую или свечу зажгу. — Он метнулся к печи, достал из закутка лучину, разгрёб на шестке золу, вскрыл рубиновые угольки, сунул в них лучину, подул, и она вспыхнула ярким пламенем. Он нашёл светец, зажёг его и повернулся к Басманову. — Ну, сбрасывай свой шлык, Кузьма, показывайся.

Алексей не заставил себя ждать, развязал башлык, сбросил его.

— Ты про Кузьму забудь. Вот перед тобой я, Федяша. Да без исповеди. Уж не взыщи.

— Что так? А я-то думал, что посыльному князя Овчины ведомо, зачем его отправляют в дальний путь. — Фёдор присмотрелся к Алексею. На открытом лице, обрамленном молоденькой русой бородкой, в чистых глазах не было ни на полушку лукавства, скрытности. Он смотрел на Фёдора, как младенец. — Ну что молчишь-то?

— Да вот смотрю на тебя и радуюсь, Федяша. Похоже, невзгоды тебя не всколыхнули, не огорчили, ты даже весел.

— Э-э, обо мне потом. Для начала я должен знать, зачем ты сей час пришёл ко мне.

— Да уж лучшего времени и не сыщем. Откроюсь, и поверь, что чистую правду скажу. Велено мне князем Овчиной быть при тебе лишь для вспомощи, а до какой поры — и не ведаю. И что ждёт нас впереди, того тоже не ведаю. Всё это, мне кажется, потянулось от пронырства Васьки Ростовского. Сказывали мне, что три дня назад его отец встречался с князем Шигоной и с князем Овчиной. О чём у них шла речь, мне неизвестно. После этого разговора меня и разыскали и отправили невесть куда.

— Днём позже меня о тебе Шигона спрашивал, выражал к тебе добрые чувства...

Появился холоп Кикина. Увидев за столом Фёдора и Алексея, с поклоном подошёл к ним. Лицо доброе, улыбчатое, с хитринкой в серых глазах: муж себе на уме.

— Я вам, соколики, медовухи сей миг принесу. Сподручнее время будет коротать. А зовут меня Игнашкой. — И ушёл.

Фёдор и Алексей в ожидании Игнашки помолчали. За них говорили глаза. И было ясно по ним, что Алёша и Федяша любезны друг другу и ни у того, ни у другого нет в душах тёмных уголков, где бы таилась нечисть, готовая выплеснуться. И тянулись они плечом к плечу, как два молодых дуба, стоящих на взгорье.