Честь воеводы. Алексей Басманов

— Храм бы во имя святых поставить, — отозвался Фёдор.

— И поставили. Есть у нас Борисо-Глебская церковь. А теперь идите за мной, я вам другую люботу покажу. — И Ефим повёл Алексея и Фёдора к городской площади.

Но любоваться на ней было особенно нечем. Два деревянных храма, присутственный дом, за ним — тюрьма, палаты воеводы и епископа, ещё богатых торговых людей — вот и всё достопримечательности города. И всё-таки писец Ефим не обманул их, показал Фёдору и Алексею красоту на утеху. Резьба по дереву на домах Каргополя могла удивить кого угодно. Добротные высокие дома, покоящиеся на подклетях, поражали взор постороннего выдумкой и мастерством резчиков. Сколько птиц и животных, ведомых и неведомых, они увидели на каргопольских домах! Резьба по дереву на них была всюду — от конька до завалинки. Богатые наличники на окнах, ставни, карнизы, балясины на лестницах и крыльцах, резные столбы, поддерживающие навесы и крыльца, коньки то с лошадьми, то с птицами. И на каждом доме особый рисунок резьбы, своя, хозяйская, выдумка. Двух одинаковых наличников не найдёшь во всём городе.

— Экие умельцы! восклицал Фёдор и благодарил писца Ефима, что открыл им чудо Каргополя.

— Поди и девицы за этими наличниками такие же павы, — веселился Алексей.

— Давай-ка, Алёша, пойдём к здешним мастерам в ученье, — предложил Фёдор. — Мастерство за спиною не носить.

Алексей и Фёдор присматривались к горожанам-каргопольцам. Они были приветливы, доброжелательны и в большинстве своём круглолицы и черноглазы. При взгляде на девиц Алексей вздыхал. Ему казалось, что это смотрит на него любая Ксюшенька.

Фёдор заметил искромётные взгляды друга на каргопольских девиц, его вздохи и попрекнул Алексея:

— Что они так волнуют тебя? Или забыл свою незабвенную? Ведь сказывал, что краше её нет.

— И теперь так скажу. Да глаза у здешних девиц, как у моей Ксюши. Ну ни дать ни взять такие же пронзительные. Вот и вздыхаю, — пооткровенничал Алексей.

Два безмятежных дня пролетели незаметно. А утром третьего дня воевода Игнатий Давыдов призвал опальных москвитян к себе на беседу. Он принял их на втором этаже, в просторном покое за письменным столом, на котором лежали книги и был развернут большой лист пергамента, проложенный по краям серебряными полосками. Усадив Алексея и Фёдора на лавку, обитую сукном, сам опустившись в кресло, привезённое ему мореходами из Дании, боярин Игнатий повёл речь:

— Вот что, други московские, праздно вам не должно пребывать в Каргополе — себе в ущерб. Да и у меня есть интерес до вас. Народ вы бойкий, письменный, потому и годитесь на важное дело. Каждый год я отправляю служилых людей в дальние государевы охотничьи угодья и ловы. Пришла и ноне тому пора. Вот я и думаю послать вас со своими людьми в те угодья собирать у охотников их лесной промысел — рухлядь пушную: белок, горностаев, куниц, соболей, ну и иных.

Игнатий встал, позвал Алексея и Фёдора к столу. Они подошли, встали обочь.

— Видите, это карта Каргопольской земли. И как она велика, простирается до самого Белого моря — всё это государева вотчина. Сколько тут богатых зверем лесов! И по всей реке Онеге есть селения, а в них тиуны и старосты принимают добычу от охотников. Вам же должно налегке дойти до крайнего селения Онега — вот, у самого моря оно, — и оттуда возвращаться, забирая у тиунов пушнину.

— Но мы не понимаем в ней ничего, — заметил Алексей.

— Верно. И вы, конечно, не будете этого делать, не сведущи в том, как ей счёт вести, как лепоту оценивать. Тем мои служилые будут заниматься. А ваша забота с ратниками одна: оберегать сию пушнину от разбойных ватажек. Они же погуливают кое-где. Поговаривают, что близ Сыти гуляет ватажка, ещё у Повети, у Верхнего Березняка, тут уж совсем близко от дома, встречают гулящих людей или кагалы [21] чуди заволоцкой. Вот против них и придётся вам с ратниками постоять. Пушнину повезут от самой Онеги и от прочих селений местные оружные охотники. Это их справа. А вам и двум десяткам ратников оборонять обоз. И боже упаси допустить разорение. И мне и вам тогда головы не сносить. Дошло ли до вас сказанное мною?

21

Кагал — шумная толпа, сборище.

— Дошло, боярин-батюшка, — ответил Басманов. — И посильно исполнить сразу. Как ты думаешь, Федяша?

— Да вкупе с тобой. С бывалыми людьми почему не идти. Порухи делу не будет.

— И я так мыслю, — согласился боярин Игнатий. — И помните: в хозяйской справе воля моя за дьяком Пантелеем. А в ратной... — Давыдов посмотрел на Фёдора, на Алексея, утвердил: — Ты, Басманов, будешь верховодить. — И Фёдора спросил: — Нет ли твоей чести урона, боярин Колычев?

— Отнюдь, батюшка, — ответил Фёдор. — Я пристяжным буду!

— Вы, смотрю, весёлый народ. — И Игнатий засмеялся.

На приготовления в дорогу был отпущен всего один день. Но и его с достатком хватило. Ранним морозным утром на дворе наместника все были в сборе. Два десятка конных всадников встали под начало Басманова. Дьяк Пантелей с писцом Арсением были сами по себе в просторном возке. А Фёдору вменили в обузу досматривать за возницами и четырьмя парами крепких лохматых северных лошадей, коим ни мороз, ни пурга не страшны.

— В сани рыбу в Онеге возьмёте. Там мои ловы есть, — пояснил Давыдов Фёдору.

Когда всё было готово, расторопный дьяк Пантелей сбегал к боярину Игнатию, доложил. Тот вышел проводить наряд, но не один, а с епископом Никодимом. Игнатий всё осмотрел, пожелал доброго пути, ещё раз наказал блюсти государево добро. Никодим осенил всех крестом, благословил:

— Да хранит вас Господь Бог. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

С тем и покинули двор наместника пять возов, двадцать всадников, Пантелей с Арсением и возницами и Алексей с Фёдором. По зимним дорогам, а может быть, и по бездорожью, по снежным заносам.

Путь на Онегу был уже накатан, и за короткий зимний день по нему одолевали до шестидесяти вёрст. Первые дни ехали всё больше лесом и ночевали в лесных клунях, поставленных Игнатием для сборщиков пушнины. Они были просторны, с печами для обогрева, и размещалось в них до пятидесяти человек, а потесниться, так и больше. Но вот отряд выехал на речной зимник Онеги, по берегам которого были селения, в кои обязательно нужно было заезжать, дабы предупредить тиунов о том, чтобы подготовили к сдаче пушнину. Зимний путь стал труднее. А тут ещё рождественские морозы навалились. Они стояли такие крепкие, что лёд на реке лопался с треском, деревья в лесу стреляли.

Фёдору подобные морозы были привычны. Алексей же оказался менее приспособлен к стуже. Чтобы как-то согреться на дневном переходе, Басманов пытался бежать рядом с конём. Казалось бы, разогрелся, да не в меру. Как сел в седло на речном просторе, ветром его пронзило. К вечеру он и простудился. Жар охватил тело. И когда, наконец, добрались до селения Облога, он уже еле на ногах держался от слабости. Его привели к тиуну в избу. Дьяк Пантелей оказался расторопным. Тут же привёл деревенского знахаря, заросшего, как старый пень, мхом. Он принёс всякого снадобья и взялся изгонять хворь изнутри и снаружи, да всё с наговорами. Он натёр Алексея барсучьим жиром, замешанном на скипидаре, напоил его водкой со зверобоем, уложил на горячую русскую печь, укрыл шубой и, усмехаясь, сказал:

— Ноне я с ним прилягу, а завтра хвори унесу.

Так и было. Утром Алексей словно вновь на свет народился, был весел, бодр, да только голоден. А как утреннюю трапезу завершили, заметил Фёдору:

— Эта наука мне впрок пойдёт. С морозом не надо бороться, с ним надо ладить.

Знахаря он отблагодарил серебром, а тот снабдил его зельем. И дальше, до самой Онеги, Басманов был в строю наравне с северянами.

В Онеге к приезду государевых сборщиков мехов были уже готовы. Пантелей с Арсением взялись за дело рьяно. Дьяку тут был оказан почёт. Служилые люди Онеги перед ним преклонялись. Да и как не поклониться человеку, принимающему в свои руки несметное богатство! Нынешняя зима была щедра на всякого пушного зверя. Всего вдоволь настреляли и отловили: белку, горностая, куницу, соболя. Связки их отливали серебром, золотом, перламутром, а то и непонятным притягательным блеском, словно рассветная заря. Всё было Пантелеем пересчитано, занесено в сводную грамоту, уложено на семь возов. А ведь это только первый сбор. Пантелей-то знал, что придёт в Каргополь с обозом, в коем будет до пятидесяти возов — вот оно, приношение каргопольцев в государеву казну! Зная дворцовую растратную жизнь, Фёдор Колычев подумал, что, когда меха продадут иноземным купцам, государеву двору можно будет безбедно кутить-проживать добро до нового сбора. «Ох, не по-божески сие, — вздыхал вдумчивый боярин. — И почему бы не воздать полной мерой за труды тем, кто добывал это богатство?» Сам он увозил боярину Давыдову скромный дар моря и реки — четыре воза красной рыбы.