Честь воеводы. Алексей Басманов

— Мы готовы, — ответил Алексей. — Встанем, Федяша? У меня так руки зудят от жажды с басурманами сразиться.

— Ты-то воеводин сын, а я мирской человек, — отшутился Фёдор. — Да где наша не пропадала!

В Каргополе ещё лютовали мартовские морозы, когда молодые воеводы Алексей Басманов и Фёдор Колычев выступили из города во главе двух сотен конных ратников. Купцы, коим северные дороги ведомы более чем кому-либо, подсказали своим землякам и воеводам: «Идите на Бежецкий Верх, туда зимник как стол — скатертью покатитесь. До Волока Дамского дойдёте без помех».

Фёдору не хотелось «катиться скатертью», но у него от волнения забилось сердце: «Так ведь это же через Старицы. Там Ульяшу увижу, матушке с батюшкой поклонюсь».

Так и было. Дальний путь две сотни бывалых охотников-северян одолели за несколько суток. Дневные переходы были долгими, ночной отдых — коротким. И в конце марта Фёдор увидел на окоёме [22] маковки старицких церквей и собора. В Старицы сотни пришли к ночи. В палатах Колычевых ещё не спали. А кто и спал, так с появлением Фёдора все в доме поднялись и началась великая суета. Фёдор же, едва обняв матушку: «Родная, как я по тебе скучал!», едва поклонясь отцу и побывав у него в крепких объятиях, попросил:

22

Окоём — пространство, которое можно окинуть взглядом, горизонт.

— Батюшка, мы с двумя сотнями воинов пришли. Там возле них сотский Алексей Басманов. Как бы их обогреть и накормить?

— Эко лихо, — удивился Степан. — Дело-то знакомое, всех пристроим. — Боярин надел тёплый кафтан, шапку, позвал сына: — Идём же. Тридцать воинов оставь на подворье, в людскую пойдут. Остатних по городу разведём.

— Десятские Глеб, Донат и Микула, ко мне! — распахнув ворота, крикнул Фёдор. Три воина тотчас возникли перед Фёдором. — Ведите своих воев в людскую, а коней — под навес, к коновязи.

Десятские увели своих ратников без суеты. «Ну и ну, — порадовался Степан, — сотник хороших воев ведёт!» И повёл оставшихся воинов на подворье князей Оболенских-Больших. К боярину вышла княгиня Анна и приняла три десятка ратников без оговорок.

— Сам батюшка-князь порадовался бы им, — сказала она. — И то подумать, бывалый воевода знает, как в зимнее время ратники рады тёплому постою.

Нашлись ещё шесть доброхотов-старичан, взяли по десятку воинов. А вот и подворье князей Голубых-Ростовских. Хозяева где-то в Москве или в вотчинах, а в палатах лишь дворецкий с челядью. Он принял бы воинов, Степан знал это, ан нет, не оказали такой чести Колычевы своим недругам. Да и нужды не было, потому как в другом месте примут их с великой радостью. И Степан прошагал с ратниками ещё квартал, привёл их к усадьбе князя Оболенского-Меньшого. А когда остановился у ворот, посмотрел на сына: доволен ли?

Фёдор понял отца, тихо молвил:

— Спасибо, батюшка.

Постучали в ворота. Появился дворовый человек.

— Зови князя, воев на постой принять, — сказал боярин Степан.

Князь в этот поздний час в конюшне был: всегда перед сном заходил, вышел во двор, спросил:

— Кого Бог прислал?

— Юрий, это я, Степан Колычев! — появляясь во дворе, крикнул боярин.

Пока два старых друга заботились о воинах, Фёдор обратился к Басманову:

— Алёша, ты с батей возвращайся, а я скоро приду. Надо же навестить Ульяшу.

— Давай проведай зазнобушку, — ответил Алексей.

Фёдор побежал к знакомому чёрному крыльцу, дабы отыскать душевную Апраксию. И в этот вечер удача не отвернулась от Фёдора. Он нашёл тётушку Апраксию на кухне, она хлопотала об утренней трапезе. Увидев Фёдора, домоправительница перекрестилась: «Свят, свят!» — да и прижала его к своей полной груди.

— Господи, ангел-спаситель прилетел! А моя ноне вспоминала о тебе, горевала. Да вот же ты, ясный сокол! Ну идём, идём, отведу тебя в горенку.

— Как она, Ульяша, здорова ли?

— Бог милует. Краше прежнего.

Апраксия привела Фёдора в знакомую горницу перед светлицей княжны Ульяны, скрылась за дверью. Вскоре же дверь распахнулась, и из неё, словно птица, вылетела молодая княжна. У Фёдора не было времени ахнуть: возникла перед ним краса неописуемая да и повисла у него на шее.

— Бесстыдница, хоть бы меня смутилась! — воскликнула Апраксия, сияя.

— Надо же, надо же! И сон в руку, и явление твоё прошлой ночью, — торопливо произнесла Ульяша и трижды поцеловала Фёдора. — Ах ты, ангел мой спаситель!

— Ульяша, какая ты сказочная, — тихо молвил Фёдор и коснулся её волос, лица. — Ульяша, радость моя!

— Идём в светлицу, любимый, идём! Матушка с батюшкой не упрекнут меня. — И Ульяна повела Фёдора в свой покой, сказав Апраксии: — Тётушка, ты уж оставь нас.

— Бог с вами, — отозвалась Апраксия и покинула горницу.

Фёдор вошёл в святая святых, будто в храм. И был несказанно удивлён: стены светлицы украшали пелены, вышитые уверенной рукой мастерицы. И смотрели на Фёдора со всех сторон то матерь Божия, то Иисус Христос, то архангелы Михаил, то София-премудрость. Их божественные лики были чисты, сияли добротой, глядели живо, словно одушевлённые.

— Ульяша, ты вся в них! — воскликнул Фёдор, едва не прослезившись. — Они милосердны и мягкосердечны.

— Того не ведаю. Да тебе виднее. Сам ты как в Старицах оказался? Избавлен ли от опалы? — Ульяша ласкалась к Фёдору, и в глазах её светилась нежность. — Долго ли пробудешь дома?

Фёдор потускнел. Трудно ему было сказать, что не более суток ему можно побыть среди близких, ответил виновато:

— Мы из Каргополя с Алёшей Басмановым пришли. Помнишь его?

— Помню, да ведь смутно. Я даже не видела его.

— Вот мы с ним ратников две сотни ведём. От опалы избавлены. Идём на сторожевую службу к Дикому полю.

— Господи, опять разлука, — запечалилась княжна и попросила: — Возьми меня с собой, любый!

— И взял бы с радостью, да уставы того не велят.

— То ведомо мне, — ответила княжна с грустью. — Расскажи, как служил у великой княгини, как в опалу попал.

— Всё поведаю, как налюбуюсь тобой. Ты мне во сне часто снилась. Да в яви — другая. Ой, какая же ты прекрасная, Ульяша!

— Полно, свет мой, — всё с той же печалью в голосе отозвалась она. И снова спросила о великой княгине: — Куда Соломонию-то упрятали? Жива ли?

— Жива, слава богу. Прошлой осенью всё было хитро задумано. Ведь я уходил в Каргополь с верой, что в монастырской каптане одна из инокинь — великая княжна.

— И что же?

— Мне запретили пытать, кого везу. И только в Каргополе, спустя несколько дней по приезде, я увидел ту, кого считал за Соломонию. То была Евдокия Сабурова.