Честь воеводы. Алексей Басманов

Вот и Кремль. Въехав в ворота, Басманов спешился, отдал стражу коня, чтобы поставил у коновязи, сам направился к Соборной площади.

В Успенском соборе только что закончилось вечернее богослужение. И когда Алексей подошёл к храму, на паперть вышла великая княгиня Елена Глинская, ведя за руку пятилетнего сына Ивана. За нею шли многие князья, бояре и среди них князь Иван Овчина. На людях он всегда держался в стороне от государыни, хотя вся Москва знала давно, насколько они близки. Увидев Басманова, который стоял неподалёку на площади, Овчина вышел из толпы придворных и направился к нему. Но Алексея заслонил Карп. Подойдя близко к князю, он тихо сказал:

— Боярин-батюшка, Федяшки Колычева в Москве нет. Вчера ушёл через Хорошевскую заставу в Старицы: ратники его там опознали. — И не дожидаясь, что ответит на это князь, отошёл в сторону.

Басманов приблизился к Овчине.

— Слушаю тебя, батюшка-князь.

Иван Овчина внимательно осмотрел Басманова, спросил:

— Где это ты, Алёша, пропадал ночь? Небось девицу какую смущал?

— Ан нет, батюшка-князь, у меня супружница есть. С тестем рыбной ловлей за Уборами на Москве-реке баловались. Страсть как любим с ним ночной лов. Сома пудового отловили.

— Завидую тебе, сердешный. А у меня жизнь, как у белки в колесе. Да уж такая планида... Ты вот что скажи как на духу: где твой друг Федяша Колычев?

— Не знаю и давно не видел.

— И я не знаю. Да вчера он был возле той башни. — И Овчина кивнул в сторону Пыточной башни. — Шлея ему под хвост попала, и умчал он с государевой службы. Не надо бы ему идти встречь меня, негоже. А надобность в нём великая. И в тебе — тоже.

— Говори, батюшка-князь, в чём моя служба? Правда, я ещё от раны не совсем оклемался.

— Скажу, а как же! Да попозже. А пока ты Федяшу должен разыскать. Думаю, рана тому не помеха. Он, видимо, в Старицы уехал, к молодой жене. Сие похвально. Да ведь от службы убежал. Или я бы не отпустил его на побывку?

Алексей Басманов слушал Ивана Овчину внимательно и в лицо ему смотрел. Оно было ласковое, в глазах — одна доброта. И в сказанном не было подвоха: со службы без ведома нельзя уходить. А подспудное-то и не угадаешь — таков уж скрытный норов был у любимца государыни. Слышал Алексей многое о том, как захомутал мятежников Овчина. Такое не каждому по уму и по силам. Да борьба ещё не окончилась, и потому, видимо, нужен был конюшему боярин Фёдор. Алексей отозвался:

— Знамо дело, что без послушания службы не правят.

— Вот и я о том. Так уж ты, Алёша, завтра по первому солнышку отправляйся в Старицы, найди Федяшу да скажи, что надобность в нём большая и дело ему поручается государственной важности. А других наказов у меня и нет.

Алексей не хотел принимать это поручение. Он был твёрдо убеждён в том, что за ним кроется нечто подспудное. Да ведь не спросишь. И попробовал Алексей отбояриться от исполнения нежелательного наказа:

— Ты, батюшка-князь, уволил бы меня от этого. Раной ещё маюсь, в седле долго не могу быть.

— Зачем в седле? На Колымажном дворе возок по вкусу возьмёшь. И ратников тройку дам. Карп тебе во всём поможет. Да вижу я, чем ты маешься. Но государеву службу нужно кому-то вершить. А коль жребий на тебя пал, так ты уж не перечь мне, Алёша. — Иван Овчина посмотрел на толпу придворных, на Елену Глинскую. Все они стояли близ Красного крыльца и ждали его. — Иди же, Алёша, отдыхай, а утром Карп с подорожниками к тебе явится. — И конюший поспешил к ожидающей его государыне.

Алексей не спешил покинуть Соборную площадь. Он огляделся кругом — всюду было благостно, мирно, тихо. Богомольцы расходились по палатам и домам умиротворённые. И ничто не говорило о том, что всего сутки назад сюда, в Кремль, волокли заговорщиков, что над ними вершили неправедный суд и расправу, что многие из них брошены в казематы, в земляные сидельницы, пройдя через пытки и истязания. И многие уже отрешились от всего земного, потому как знали свою страшную участь. Алексей подумал, что и Фёдор на чём-нибудь споткнулся и его ждут жестокие испытания. Да поди угадай. И сам он, словно подсадная утка, мог попасть под выстрел охотника, ежели воспротивится воле «мягкосердечного» Ивана Овчины. В конце концов Алексей принял решение ехать в Старицы, но не для того, чтобы там захомутать Фёдора, а чтобы помочь ему не попасть в хомут. Но пора было уходить из Кремля. Он сказал Карпу:

— Жду тебя на рассвете. Возьми для меня на Колымажном дворе возок. Да соломки в него побольше брось.

— Всё исполню, воевода, — ответил Карп.

Алексей отправился в палаты на Пречистенку, унося с собой тревоги и предчувствие чего-то неведомого, но безусловно жестокого. И вновь ему захотелось умчаться в степь, там в открытой сече сходиться с ордынцами, вольно идти на смертельные опасности.

Однако ни Иван Овчина, ни тем более Алексей Басманов не предполагали, что Старицы уже не те, когда жизнь текла как в тихом омуте, и откуда можно было выманить непослушного боярина Фёдора Колычева.

Старицы были похожи на растревоженный улей, который трудно было чем-либо утихомирить. Крепостные ворота были закрыты. Лишь только стражи заметили четверых воинов и крытый возок, как к князю Андрею Старицкому помчался сотский Донат, дабы испросить повеления, что делать с чужими воинами. Но князя Андрея в палатах не оказалось, был он в Покровском монастыре на молении. Домовничал князь Юрий Оболенский-Меньшой. Да было ему ведомо настроение князя Андрея и его отношение ко всему придворному окружению Елены Глинской: жгла его ненависть за смерть брата, за поруганных воевод и бояр дмитровских. Потому был всем старицким вельможам наказ князя Андрея не иметь никаких сношений с московским великокняжеским двором, а кто нарушит сие повеление, тот попадёт в опалу как изменник. И ответил князь Юрий Донату:

— Ты допрежь спроси путников, откуда они, чьей волей идут в Старицы. Как скажут, что по государевой воле или по воле князя Овчины, так ты их в хомут возьми и веди с саблями наголо на подворье к князю. Тут уж мы разберёмся, что к чему.

— Как велено, так и исполню, князь-батюшка, — промолвил бывалый сотский, ходивший многажды на татарву во время берегового стояния на Оке.

И вновь побежкой вернулся Донат к крепостным воротам. Путники уже возле них стояли. Донат как глянул в оконце, так и признал в них служилых москвитян. Видел он воеводу Басманова, десятского Карпа, состоящего при князе Овчине.

— Ишь ты, коршуны налетели. Да неспроста... — И кликнул ратников из караульного помещения: — Эй, браты, ну-ка скоро ко мне! — Десять воинов тотчас встали перед Донатом. — Слушайте: становитесь за ворота. Я открываю их, впускаю ратников, а вы их в хомут и сей же миг обезоружьте.

Так всё и было. Донат распахнул ворота. Въехал в Старицы возок, возле которого шёл Алексей Басманов, следом вошли четыре воина, ведя в поводу коней. И ворота захлопнулись, а воины и Басманов оказались в окружении старицких ратников.

— Положите на землю оружие! — грозно сказал Донат.

— С чего бы это так? — спросил Карп. — Мы с миром к вам.

— Помолчи себе во благо. Клади оружие! — всё так же с угрозой продолжал Донат.

— Мы посланцы князя Овчины, — произнёс Алексей. — И у нас государево дело.

— Вот-вот, вас-то мы и ждём. Сколько в Москве Овчина погубил душ, теперь за нас взялся. Быстро исполняйте мою волю!

Донат и его десять ратников обнажили мечи. Алексей лишь усмехнулся и подумал, что лучшей встречи и нечего ожидать. Он обнажил свою саблю и положил у ног на песок.