Четыре дня Маарьи

Пытаясь загладить свою вину, Аэт угостила нас бутербродами с килькой и взбитыми сливками. Теперь не только Стийна, но и я была расстроена. Стийна обошла все залы (их было в кафе три), но своего любимого поджигателя леса не нашла. Аэт помрачнела — вероятно, подумала, что мы на нее сердиты.

Мы сидели, безучастно поглощали взбитые сливки и смотрели по сторонам полупустого зала. И вдруг в кафе вошли два парня — один льняноволосый, а другой шатен с волнистыми волосами. Стийна сразу вскочила и быстро пошла к ним навстречу.

 - Стийна, крестница моя! — воскликнул на весь зал тот, у которого были волнистые волосы.

Каким образом он мог быть крестным отцом Стийны? Как ни вычисляй, не получалось. Стийну представили льняноволосому, и вся троица направилась к столику под окном, за которым сидел смуглый молодой мужчина с острым лицом, напоминавшим мордочку ежика, на столике перед ним лежала раскрытая книга.

 - Знаешь, — зашептала Аэт, — это поэт Мейер, молодой писатель.

 - Кто из них?

 - Тот, который сидит с книгой.

Стийна вместе с теми двумя молодыми людьми села за столик к Мейеру. Похоже было, что она совершенно забыла о нас. Она восторженными глазами наблюдала за новыми соседями по столику и ловила каждое их слово, как отличница за школьной партой.

 - Слушай, Аэт, а не отправиться ли нам обратно в Таллин?

Я вдруг почувствовала сильную тоску по дому, хотя сердце дрожало от страха перед наказанием, уготовленным мне тетей Марией.

 - Нет, — ответила Аэт.

 - Чего мы тут караулим?

Но в этот момент вся Стийнина компания, словно по приказу, повернулась к нам, а Стийна крикнула:

 - Девочки, идите сюда!

 - Чего ты медлишь? — вскинулась Аэт. — Давай, пошли быстрее! — Она уже поднялась.

Я считала, что это унизительно — идти вот так за чужой столик.

 - Пусть сами идут к нам, если им хочется!

Аэт снова села и сказала мне:

 - Ты все-таки иногда бываешь ужасно старомодной!

 - Если некоторые не такие, как все, то и я могу остаться сидеть, когда "гиганты мысли" изволят манить меня пальцем.

Аэт не поняла и была весьма недовольна моей строптивостью.

И вдруг вся Стийнина компания оказалась за нашим столиком.

 - Можно скромным Мохаммедам прийти к горам? — спросил тот низенький, в котором Аэт признала писателя Мейера.

Они принесли с собой все, что было у них на столе.

 - Горы охотно согласились, — засмеялась Аэт.

Молодые люди подставили к столику еще два стула.

 - Барин смеется над нищим, нищий смеется за компанию, — сказала я одну из отцовских прибауток.

 - Ага, вы, наверное, и есть дева Маарья? — спросил писатель. Эх, Стийна, до чего она сделалась разговорчивой!

Блондина звали Айном, а этот с волнистыми волосами был, как я и предполагала, Раулем.

 - Паррест, — деловито представилась Аэт, и разговор перешел на ее отца.

 - Стийна, мне пора домой! — шепнула я.

 - Не уезжай! — попросила Стийна.

 - Тебе не нравится Тарту? Простите, Маарья, я сразу на «ты», по студенческому обычаю, — сказал Мейер.

Какая честь!

 - Крайне тронута!

Но у молодого писателя были добрые карие глаза — немножко похожие на глаза Мярта, — и мне расхотелось сердиться. Рассказала о нашем приключении на перроне, и все от души посмеялись. Я заметила, что у поджигателя елок зубы были мелкие, острые, как у пилы, а глаза пестрые и мохнатые, — такой человек смотрит на мир, как терьер, — сквозь лохмы. Таких длинных светлых ресниц я до сих пор ни у кого не видела.

 - Маарья, а что ты пишешь? — спросил Рауль.

Как будто каждый человек должен сочинять!

Сначала я хотела ответить, что пишу заявления на тех, кто жжет лес, но заметила, как смутилась Стийна (видимо, она стеснялась того, что ее подруга ничего не пишет), и решила схитрить.

 - Пишу лунные вещи, — протяжно, как Стийна, ответила я.

Все посмотрели на меня, как на золотое яичко. Особенно ошарашенными выглядели Аэт и Стийна. Мейер скрыл улыбку, и я не поняла: разгадал ли он мою игру или принял меня за эпигона Рауля.

 - Значит, ты моя единомышленница! — серьезно объявил Рауль.

 - Правда? Разве вас… разве на тебя тоже влияет лунный свет?

 - Да.

Я даже не попыталась уклониться, когда попросили что-нибудь прочитать. Ну что ты скажешь! Вот бы какой-нибудь разумный человек — например, Мярт, или Тийт, или мой отец — посмотрел, как я заунывным голосом декламировала: "Полумесяц, твоя серебристая плесень…", а остальные слушали жутко серьезно. Рауль даже закрыл свои лохматые глаза! К счастью, никто не потребовал других «вещей» — так, с ходу, ничего «удивительного» не пришло бы мне в голову…

Рауль предложил, чтобы мы пошли к нему "в резиденцию", где будет удобнее говорить о поэзии.

До «резиденции» Рауля было ужасно далеко. По дороге я придумывала, изобретала рифмы, вроде: резиденция — до рези день сиял. Они могли еще понадобиться.

ГЛАВА 11

В комнате Рауля был невероятный беспорядок: старомодная мебель, театральные афиши, стопки книг и фотографии. Повсюду — на стенах и даже на потолке — были нарисованы большие миндалевидные глаза.

Честно говоря, я ждала, что все здесь будет выглядеть совсем иначе. Не было во дворе овчарки, сам «дворец» оказался обыкновенным деревянным домом с мансардой — только теплицы высились в саду, как стеклянные горы.

Рауль усадил нас, принес шесть чайных стаканов и кувшин с каким-то напитком.

 - Это сима! — с гордостью сказал Рауль. — Старинный напиток, содержит в себе прозрачный сок северных берез и сладкий изюм юга.

Рауль задернул окна гардинами и зажег свечи. Сам он присел на корточки около одной из свечей и выглядел довольно сатанински.