Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия
Шрифт:
Дед рассказывал, что Сталин вышел к гостям с небольшим опозданием, все это было, конечно, красиво срежиссировано. Едва он появился в дверях, как весь зал взорвался криками восторга и аплодисментами.
Сталин пару секунд послушал обрушившуюся в свою честь лавину народной любви и поднял правую руку, ладонь которой была обращена к собравшимся. Как по мановению, зал тут же обратился в тишину. Все не то что говорить — дышать боялись. И вот в этой тишине Сталин тихо произнес:
— Сандро здесь?
Он искал моего деда.
Толпа расступилась. Образовался живой коридор, с одной стороны
Дед же был старше Сталина, к тому же являлся его учителем. Но и положение Сталина тоже было необычным — он ведь был вождь. В итоге они оба пошли навстречу друг другу и встретились аккурат в середине этого образованного из артистов коридора.
Сталин обнял деда:
— Какой красавец!
— Я всегда был красивее тебя.
Все замерли. А Сталин рассмеялся:
— Ты совсем не изменился, — и пригласил деда к своему столу.
Когда было поднято несколько тостов, Сталин обратился к деду с предложением:
— Проси чего хочешь!
— Подари мне трубку, которую сейчас куришь.
Вождь опять улыбнулся. И со словами: «А ты и правда все такой же» — положил трубку в чехол и протянул деду.
Все это и сейчас хранится у меня дома. Чуть рваный чехол, который таким и был у Сталина, и трубка, которая потом долгие годы сохраняла аромат сталинского табака.
Незадолго до смерти деда положили в кремлевскую больницу. В один из дней ему принесли письмо Сталина. На грузинском языке тот писал: «Мне сказали, что вы больны, — это плохо. Но говорят, что должны поправиться, — это хорошо. Живите тысячу лет, ваш Сосо». Годы спустя это письмо очень поможет нашей семье.
Деда не стало в 1939 году. Его место в ансамбле занял мой отец Давид, который был не только замечательным певцом, но и очень хорошим руководителем. Я храню большую фотографию, на которой запечатлен весь коллектив под руководством Давида Кавсадзе.
На первом плане — отец и тогдашний председатель комитета по культуре Грузии. Только отец стоит на несколько сантиметров впереди него.
Подобная вольность стоила отцу жизни.
Когда началась война, все танцоры и певцы ансамбля Кавсадзе получили бронь. Не было ее только. у руководителя, моего отца. И его призвали на фронт.
Потом выяснилось, что бронь на него конечно же была. Вот только по каким-то причинам ее не смогли вовремя обнаружить. Понятно, что таким образом председатель комитета по культуре отомстил отцу.
В 1942 году под Керчью было страшное сражение. Очевидцы рассказывали, что даже море горело. Причем в буквальном смысле — разлилась нефть, и все вокруг полыхало.
Отец принял участие в той битве. Она напоминала Гражданскую войну, так как на стороне немцев воевали грузины, вступившие в ряды отряда «Белый Георгий», которым обещали, что после победы Гитлера Грузии будет возвращена независимость.
К нам в Тбилиси пришла похоронка. Целый год мама получала дополнительную пенсию. А потом оказалось, что отец жив.
На самом деле он попал в плен. Немцы тогда предложили всем пленным грузинам:
«Если у вас за границей есть родственники или знакомые, пусть они напишут нам, и мы вас освободим». Фашисты настолько были уверены в своей скорой
победе, что иногда совершали такие вот неожиданные поступки.У отца родственников за границей не было. Но друзья были — те, кто покинул Грузию в 1921 году после того, как страна потеряла свою независимость и стала одной из советских республик.
Имя Давида Кавсадзе знали за границей, и кто-то написал письмо, что готов взять отца к себе. И его не только освободили, но и предложили создать из пленных такой же ансамбль, каким отец руководил в Грузии.
Он ходил по лагерям смерти и искал грузин. Заходил в барак, обитатели которого вот-вот должны были отправиться в газовую камеру, и по-грузински говорил:
— Если среди вас есть грузины, выходите.
И порою слышал в ответ:
— Я армянин из Авлабара. (Это район Тбилиси.)
— А я азербайджанец из Кахетии! (Это регион в Грузии.)
— Я еврей из Кутаиси.
— Я русский из Сололаки.
И всем им отец говорил:
— Выходи.
Когда какой-то немецкий офицер выразил неудовольствие, зачем отцу так много народа, папа ответил: «Сначала надо собрать людей, а потом уже решим — кто способный, а кто — нет». И если из пленных кто-то действительно не мог петь, отец помогал ему подлечиться и бежать.
Когда я уже стал актером и приехал на гастроли в Австралию, ко мне подошел один человек.
— Вы ведь сын Давида Кавсадзе? Ваш отец спас мне жизнь.
Он пригласил меня в гости и за накрытым столом поведал историю своего спасения.
— Я вышел из строя, но честно признался, что петь не умею. И ваш отец сказал, чтобы я не переживал, а поправлялся и бежал при первой возможности. Так я в итоге и оказался в Австралии.
Одним словом, отец создал ансамбль. Их одели в грузинские национальные костюмы и позволяли устраивать концерты. А нам сообщили, что наш отец не пал смертью храбрых, а попал в плен.
А это означает, что он — изменник Родины и никакая пенсия нам не полагается. Мало того, маму обязали вернуть те деньги, которые она успела получить за то время, пока отец считался погибшим.
Я хорошо помню, мне тогда было семь лет, как мама из своей и без того скудной зарплаты возвращала деньги. Мы едва могли сводить концы с концами.
Но все равно мы были счастливы — наш отец был жив.
Однажды ночью в дверь кто-то постучал. Мама открыла, но никого не увидела. Лишь на полу перед квартирой белел маленький лист бумаги. Оказалось, это была фотография, на которой был изображен отец и его новый коллектив.
Окончание войны в 1945 году отец встретил в Париже, где его ансамбль пользовался большим успехом. Их уже собирались отправить на гастроли в Америку, как к отцу явился какой-то человек и принялся убеждать его вернуться в Советский Союз. Там, мол, его давно простили, и он сможет соединиться со своей семьей и трудиться на благо родины. И отец поверил этим обещаниям.
Приехав в Москву, он первым делом отправился к своему другу, режиссеру Михаилу Чиаурели.
Тот попытался убедить отца не ездить в Тбилиси. Один из любимцев Сталина, Чиаурели знал, что в Грузии отца обязательно арестуют. Но прямо сказать об этом он не мог. Равно как и уговорить отца остаться в Москве.