Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия
Шрифт:
Но это так, к слову.
А в театральный меня все-таки приняли. Моим первым педагогом стал режиссер Михаил Туманишвили. Это было моим большим везением.
Михаил занимался с нами один год. Но даже за это время он успел сделать самое главное — научил нас свободно себя чувствовать на сцене. Это очень важно!
Правда, потом он ушел, и другие педагоги стали все делать наоборот.
Однажды я остался в институте на ночное дежурство. Тогда была такая практика — 1 мая и 7 ноября педагог и несколько студентов по ночам дежурили в институте. Чтобы, наверное, враги не ворвались
И вот, сидим мы ночью в институте, делать нечего, и преподаватель, который дежурил вместе с нами, предложил выполнить несколько этюдов.
Его первым заданием было изобразить геологов, которые переходят через горную речку, потом идут по мостику и, наконец, выбираются на тропинку. Я, как и все, немного пошатывающейся походкой перешел через воображаемый мостик, а потом, выйдя на воображаемую тропинку, огляделся и, отвернувшись к стенке, справил малую нужду. Ну а что — человек шел-шел, и вполне естественно, что ему захотелось в туалет.
Какой же скандал из-за этого устроил педагог! Как я посмел так вольно себя вести, что это вообще за этюд! А закончил он свою гневную проповедь обвинением в том, что я помочился на него!
Да, бывало и такое.
После института я начал работать в театре имени Руставели. И вот уже более полувека выхожу на эту сцену.
Я ведь одно время был парторгом театра.
Мне исполнилось 28 лет, когда великий грузинский актер Эроси Манджгаладзе, который тогда был парторгом, стал уговаривать меня вступить в партию. Тогда в год принимали троих — двоих артистов и одного рабочего.
Я сказал:
— Хорошо. Но почему я должен платить членские взносы?
— Как тебе не стыдно, Кахи? Ты всегда будешь артистом, а значит — никогда денег у тебя не будет. Получается, будешь 20 копеек платить. Тебе жалко для этих дегенератов 20 копеек? Я буду за тебя платить.
Произнеся эти слова, Эроси достал монету и подбросил ее. Ну, отказать самому Манджгаладзе я не мог.
Меня тут же приняли в кандидаты в члены партии, а потом и в саму партию. Эроси с радостью передал мне партком. Сам он уже устал от этого.
Мне выделили большой кабинет, я там работал. У меня дома уже дети росли, и тексты было негде учить. А в кабинете я мог уединиться.
Но через два года сказал:
— Хватит. Иначе уйду из театра и заявлю, что делаю это из-за парткома.
И меня отпустили. Это был в 1989 году.
Я потом шутил: «Конечно бы ваш СССР разрушился, если парткомом руководили Котэ Махардзе и Кахи Кавсадзе. Все же антисоветчики были».
Мама успела застать мой успех.
Слава, конечно, пришла после выхода на экраны фильма «Белое солнце пустыни».
Не обидно ли мне, что из всех картин, в которых я снялся, в первую очередь вспоминают именно эту комедию? Нет, конечно. Наоборот, я очень счастлив. Потому что мне удалось сняться в фильме, который любили и любят миллионы.
Это был тот случай, когда все совпало — и сценарий, и режиссура, и моя игра. А то, знаете, как часто бывает — фильм хороший, а ты сыграл неважно. Или наоборот. А в «Белом солнце.» все сложилось, как надо.
Хотя,
конечно, не все проходило гладко.Как-то мне надо было лететь на съемки, и я пришел к главному режиссеру театра Серго Закариадзе, исполнителю главной роли в великом фильме «Отец солдата».
Отпрашиваюсь у него, а он не отпускает, говорит, что у меня спектакль. Я попытался уговорить его:
— Да я в этом спектакле в эпизоде играю, моя роль — пятый слева во втором ряду. Я вам завтра несколько человек приведу, кто меня легко заменит.
— Нет, на сцену должен выйти именно ты, — стоит на своем Закариадзе.
Тогда я не выдержал:
— Батоно Серго, вы замечательный актер. Но всему миру об этом стало известно после того, как вышел фильм «Отец солдата». Почему же вы меня лишаете такого шанса?
Но он меня на съемки так и не отпустил. Пришлось доснимать нужные сцены во время моего отпуска.
Так что не все складывалось гладко, не все было просто.
За окном уже стемнело, а света так и не дали. Впрочем, продолжить беседу при свечах у нас все равно бы не получилось — в шесть часов Кахи Кавсадзе должен был быть в бассейне, куда ходит с завидной не только для своих почти восьмидесяти лет регулярностью.
Я откланялся, но уходил с твердой уверенностью, что еще обязательно вернусь в этот дом. Тем более что приглашение от хозяина было получено.
На кнопку дверного звонка квартиры знаменитого актера я нажимал через пару месяцев, когда вновь оказался в Тбилиси. В этот раз Кахи принимал меня как доброго знакомого. На столе, кроме закусок, стоял графин с красным вином и… один стакан. Кавсадзе тут же пояснил, что после перенесенной операции сам не пьет, но очень любит, когда его любимым вином угощаются гости дома.
В тот вечер, слушая вторую часть воспоминаний актера, я понял, что у выражения «за себя и за того парня» может быть и еще одно значение. Ибо стоило мне осушить бокал с вином, как Кахи тут же наливал новый, с неподдельным интересом спрашивая, понравилось ли мне, и давая совет, чем лучше закусывать.
Посидели мы в тот раз, конечно, знатно. Да и угощение располагало. Но дело было, конечно, не столько в прекрасном вине, сколько в рассказах батони Кахи.
— Есть ли у меня враги? Ну я же не дегенерат, конечно, есть.
И с режиссерами не всегда сразу удавалось находить общий язык. После того, как Резо Чхеидзе утвердил меня на роль Дон Кихота в своем фильме, я обратился к нему:
— У меня было 100 врагов. А теперь — 1100. И первый из них — вы!
У нас тогда с ним были разногласия, и я ему прямо об этом сказал.
Кстати, на съемках «Дон Кихота» решилась судьба моего сына Ираклия. Он приехал ко мне в тот момент, когда режиссеру как раз понадобился молодой человек в кадр. Чхеидзе увидел моего сына. Ираклия тут же загримировали и вывели на площадку. После этого он снялся еще в двух фильмах и в итоге решил стать актером.
Вообще, первая рука должна проиграть. Так говорят при игре в карты или в рулетку. Только тогда ты сможешь почувствовать вкус победы. У меня, например, именно так было с моим первым фильмом. А сыну сразу повезло.