Четыре года в Сибири

Прошли часы. Уже посветлело, и солнце знойно и непреклонно жгло с безоблачного неба.

Яростный огонь уже подступал к нам. Он сначала бежал вдоль земли, охватывал кустарник, чащу, карабкался по деревьям, окутывал их кроны плотным едким дымом, пока огонь не охватывал всю крону и беспорядочно валил деревья в разные стороны. Жар становился невыносимым, дым выедал глаза, едва можно было что-то видеть.

Люди отходили назад перед силой огня.

– Кто отступит, будет застрелен! – рычит полицейский капитан, махает «наганом» на высоте бедер, уже трещит выстрел, один мужчина падает на землю; еще дважды лает револьвер, еще два человека падают прямо у огня. Женщины кричат, мужчины хватают их грубо и сильно, заставляют их сыпать ведрами песок на маленькую, тонкую просеку. Они бьют своих женщин в лицо, они отталкивают их в сторону, сами хватают ведра и лопаты и насыпают песок, как будто охваченные безумием. Снопы искр поднимаются, снова и снова пытаются перескочить через просеку, падают на близкий лес. Лопаты песка душат их. Едкий дым снова подкрадывается к нам, знойный жар стоит перед нашими глазами, целая стена огня. Она отступает, падает на просеку, песок сыплется на вспыхивающий огонь, всюду женские руки, кулаки мужчин с лопатами отбивают пылающий жар так долго, до тех пор пока черенки лопат сами почти не начинают гореть.

Лес высох от продолжавшейся сутками солнечной жары. Огонь силен и жесток, но воля человека удерживает его. Каждая искорка, каждый крохотный красный маленький язычок огня засыпается песком, потому что всюду следят за огнем видящие глаза, только руки и кулаки, которые не знают усталости.

Внезапно, подобно волне, все поднимают головы.

Люди застывают.

За ними, откуда они пришли... горит!

Теперь огонь пожирает лес с двух сторон.

Как сатана, окруженный мерцающим пламенем, стоит там каторжник. Не слышен его смех, видно только искаженное наслаждением лицо, широко раскрытый рот, дико-всколоченную бороду, в форме когтей широко расставленные руки.

Сатана зажег огонь за нашей спиной. Он спрятался под кустом, так как никто его не видел. Когда мы углубились в работу и видели только огонь и опасность перед нами, он зажег лес позади нас.

Винтовка вскинута, неслышный в шуме пожара выстрел, залитое кровью лицо арестанта, тупой взгляд, шатание, спотыкание, падение.

Масса, которая согнана теперь на тесную просеку, похожа на стадо. Женщины и мужчины падают, пронзительно кричат, видят со всех сторон только лишь смерть, и их топчут бегущие, спотыкающиеся, кричащие. Они потеряли разум, они лишь охвачены паническим ужасом, который доводит их до безумия.

Уже огоньки пламени извиваются над просекой. Их больше никто не тушит, не останавливает.

Медведица с двумя годовалыми медвежатами, лось, несколько лосих недалеко от нас с безумными глазами пытаются прорваться через густую тайгу. Зайцы подскакивают мимо, я вижу птиц, пролетающих сквозь дым.

Я вижу группу примерно из ста пятидесяти немецких и австрийских военнопленных, также и с другой стороны я вижу товарищей, в том числе Ивана Ивановича, черного от сажи и дыма, которые через чащу подходят к нам. Спокойные нервы и небольшое присутствие духа позволяют нам определить обходной путь.

Толпа хлынула по неровной лесной дороге. Движемся к реке. Там, видя воду, их безумное возбуждение успокаивается, но полицейский капитан уже выкрикивает свои приказы в середине толпы. Паром раз за разом перевозит людей, другие, среди которых я вижу много военнопленных, бросаются в избы и выносят оттуда в руках немногочисленные пожитки населения.

Огонь не знает границ, и его мощь настолько сильна, что скоро не только посевы, а уже первые избы и их крыши начинают дымиться. По улицам бегут куры, лошади, овцы, быки, они топчут людей и все вместе скапливаются у реки, на большом, свободном месте.

Там нечему гореть.

Паром едва ли может принять убегающих людей. Он частично уже под водой. Объединенными усилиями мужчины тянут паром за стальной трос. Не успела большая часть людей выйти на другом берегу, паром снова тянут назад. Люди падают на мелководье, останавливаются и ошарашено оглядываются на море огня.

Люди все еще бегут по улицам, снова и снова они исчезают в маленьких, почти развалившихся избах, спасают свое последнее имущество, свои иконы и лампады, пока беззвучные слезы текут по их лицам.

Человеческий крик заглушается ревом и топотом скота. Тщетно пытаются люди спасти скот, животные упрямы, неудержимы, кусаются, убегают, с пронзительным ревом бегут дальше. Они обезумели перед постоянно приближающимся огнем.

Огонь охватил двести изб.

Даже река кажется огненным морем.

На берегу, на широком, свободном месте, стоят лошади, коровы, телята, овцы. Они сжались в тесный, дрожащий, ржущий, мычащий, ревущий клубок и пристально смотрят на другой берег.

Там стоят и сидят крестьяне с их женами и детьми. Вокруг них лежат разбросанные без разбора их немногочисленные пожитки. Глубокая печаль и безнадежность видна на лицах. Матери держат спящих грудных детей на руках, слышны всхлипывающие детские голоса, которых никто не пытается успокоить. Многолетний труд, печальная жизнь, полная лишений, едва взошедший, зачахший посев, немногие, заботливо оберегаемые пожитки, которые они копили – все это большей частью уничтожено.

Что ждет их всех? Голодная смерть?...

Их пальцы судорожно сжались в грозящий кулак, теперь они медленно распрямляются, и люди набожно крестятся.

Всю ночь бушует огонь; ужасающе сильный, непреодолимый! Когда он утих, первые снова переезжают туда.

Их скот толпится навстречу им. Дрожащие руки обнимают шею маленькой, косматой лошади, которая представляет собой наибольшую ценность бедняка. Слезы падают на голову боязливого, остававшегося без надзора животного.

Муниципалитет по хвастливым законам любой революции стоял под девизом: «Все для народа». Но для народа не было никаких денег, потому что прежнее правительство из-за коррупции оставило казну совершенно пустой.

Иван Иванович, хотя теперь он больше не был начальником, появился в новой городской управе. За ним толпились крестьяне сожженного района.

Короткая беседа закончилась рукоприкладством, потому что бывший полицейский капитан избил двух революционных комиссаров, и так как тут было много крестьян и солдат, которые взяли под защиту их прежнее начальство, Иван Иванович получил разрешение использовать находящиеся в работе лесопилки и машины и весь имеющийся в распоряжении персонал для восстановления сожженного района.

Таинственное открытие

Время шло дальше.

Всюду кипела работа, да, даже не хватало рабочих рук. Лагерь военнопленных был пуст. Крестьяне все больше и больше расширяли свои поля. Они чинили свои избы, строили новые и все увеличивали.

И на месте пожарища тоже появилось уже много новых домов.

Мой сын рос прекрасно. Он был большой и сильный, и если он кричал, когда хотел есть и тянулся к матери, его было слышно далеко повсюду. Когда он был сыт, его черные глаза сияли как блестящие угли, он становился озорным, смеялся и хватал мой нос, мои уши, волосы и пальцы. Все это делало меня бесконечно счастливым.

– Я думаю, Федя, ты выполняешь все желания твоего ребенка, – поддразнивал меня мой друг Иван, если видел, как я играю с ребенком.

– Я вижу, как Петр часто хлопочет у колыбели. Он – настоящая мать-медведица, – говорила Фаиме.

– Скажите, Фаиме, не хотите ли вы все же окрестить ребенка? Он уже достаточно большой! Сейчас это языческий ребенок!

– Это не так просто, Иван Иванович, так как отец и мать принадлежат к разным религиям. Мы хотим еще немного подождать!

– Подождать… подождать..., Фаиме, правильно... пока вы оба не будете дома... Конечно же, об этом я не подумал...