Четыре года в Сибири

Движемся дальше. Через густой кустарник едва можно пробраться, но мы не можем использовать наши ножи, потому что звук рубки веток может выманить к нам людей издалека, и так как мы не знаем, сколько их там и что они замышляют, может быть, против нас, нам с большим трудом приходится пробираться сквозь густые заросли.

Теперь мы слышим монотонное пение, которое неоднократно прерывается стуком по дереву. Внезапно оно прекращается.

Вал высотой свыше четырех метров лежит перед нами. Как индейцы мы заползаем него на животе, пока не можем с его высоты посмотреть вниз.

Ров шириной несколько метров тянется за валом вдоль него. Вал проходит неровно, но всегда на одинаковой высоте, вокруг широких полей, на которых созревает урожай. Вдали лежит большая деревня.

Наш Василь уже хочет соскользнуть вниз на другую сторону, но я удерживаю его. Мы снова скользим с вала назад, прячемся в кустах, собираемся тесной кучкой и совещаемся.

– Мы не знаем, что это за люди и сколько их там. Если мы внезапно появимся среди них, то они могут напасть на нас. Мы должны найти вход в это поселения, и только оттуда мы должны попасть к ним.

Мы продвигаемся параллельно валу, осторожно оглядываясь. День близится к вечеру, но мы все еще не достигли нашей цели. Мы устраиваем привал на ночь, не разводя огонь, и самым ранним утром продолжим движение к нашей цели.

Наступает полдень. Солнце склоняется к лесу, а мы все еще не добрались до входа. Снова мы остаемся ночевать в лесу и с рассветом пускаемся в путь.

Заяц пробегает мимо, и Василь бросает в него нож. Он впивается зверю в затылок, но заяц бежит дальше. Охотник спешит за ним, исчезает в криво извивающейся едва видимой просеке и возвращается к нам с добычей. Боязливо он шепчет:

– Там... вход, ворота и мост... Это дикари... длинные волосы, желтые лица... Азиаты...

– Я стреляю хуже вас всех, – говорю я. – Я пойду вперед, а вы будете следить за людьми, чтобы они не застали меня врасплох. Ваши пули всегда попадают в цель, а если их перевес слишком велик, нам придется убежать.

Все соглашаются. Наше оружие проверяется еще раз. С «винчестером» в руке, с двух сторон заряженные «наганы», я иду впереди, другие следуют за мной на удалении нескольких шагов.

Несколько поворотов, и передо мной лежит тесная просека, в конце которой я вижу мощные, низкие ворота. Они заперты.

Все ближе и ближе я подхожу к воротам. Ничто вокруг не шевелится. Тесная просека пуста, кустарник молчит, только маленькие, веселые синицы и здесь прыгают с ветки на ветку. Земля мягкая, я ступаю на глубокий мох.

– ... Ээээээй! – кричу я.

Как мячи четыре фигуры перепрыгивают земляную стену и внезапно стоят передо мной.

– Гунны..., – слышу я свой собственный голос.

Среднего роста, черные, полудлинные сплетённые в косы волосы, желтые лица, монгольские глаза, полотняные куртки и штаны, обмотки на ногах и легкие кожаные сандалии. В руках они держат копья, луки и колчаны со стрелами.

Я высоко поднимаю руки, машу винтовкой и руками и медленно иду навстречу им. Люди застыли, наклонившись, в той же позе как они спрыгнули вниз.

Неужели действительно сейчас в тайге встретятся разные эпохи?

На немного шагов я приблизился к людям, потом и я остановился. Мы смотрим, с любопытством, выжидающе, оба в напряженном ожидании того, что теперь неизбежно наступит.

Внезапно, коротко по очереди, за мной дважды лает «наган». В тишине выстрелы раскатываются по лесу как два сильных удара грома. Я вижу, как две фигуры с шумом падают с земляного вала и остаются лежать на земле. Я не видел, что эти двое уже направили на меня свои луки. Двое стоящих передо мной падают на землю и лежат, как будто они тоже мертвы.

Я оглядываюсь назад. Это Иван Иванович: беззаботно, как тогда, когда каторжники в Никитино наступали на пулемет, он уже дозарядил свой револьвер новыми патронами вместо использованных. Он улыбается мне, как будто я ребенок, рискнувший ввязаться в отчаянную, но все же позволенную забаву, в продолжении которой лично он находил, однако, удовольствие.

Я касаюсь дикарей. Я слышу только визжание, как будто маленьких собак. Потом в ужасе они поднимают головы, но остаются лежать на коленях, бормочут слова, которые я не могу понять.

– Я хочу к вам в ваш город, – говорю я и указываю на ворота, высоко поднимаю снова руки и пытаюсь смеяться, несмотря на то, что только что произошло. Я снова и снова показываю на меня, затем на ворота, делаю те типичные жесты, которые используют, чтобы показать кому-то, что хотят есть.

Теперь они поднимаются, кладут свое оружие к моим ногам и делают похожие знаки, как я раньше. Я снова киваю, до тех пор, пока на лицах дикарей не появляется улыбка. Они обмениваются парой слов друг с другом. Один из них взбирается на вал с удивительной сноровкой, очень легко перепрыгивает зубчатые ворота и исчезает. Отставший остается неподвижным, но когда я пытаюсь прикоснуться к нему и подать ему руку, он в ужасе отступает. Между тем мои товарищи присоединились ко мне, наш Василь поднимает убитого зайца за уши и протягивает его дикарю. Он это, по-видимому, понимает, потому что его страх смягчается. Он берет зайца и кланяется нам. Иван Иванович дает ему патрон, который дикарь сразу пробует раскусить зубами, и когда это ему не удается, он принимается его жевать и сосать.

Проходит долгое время, пока он ощупывает нас, обнюхивает и в разные стороны поворачивает. Особенно наше оснащение и коричневая березовая смола на наших лицах и руках интересует мужчину.

Цепи дребезжат, тяжелые железные стержни гремят, массивное дерево скрипит – ворота раскрываются. Опускается деревянный мост, который ведет через крепостной ров. За ним стоят толпы людей. Они одеты в одинаковую одежду и все вооружены. Сотни глаз мрачно глядят на нас.

Все молчат. На душе мне становится жутко.

Я высоко поднимаю руки и иду первым к мосту, мои товарищи следуют за мной. Внезапно дикари, которые уже знают нас, хватают меня за руки и заводят меня в центр своих соплеменников, при этом они беспрерывно болтают. В их словах даже звучит радость. Я думаю, что не ошибаюсь.

Мгновенно нас окружают шестеро дикарей. Мужество их соплеменников – это лучшее доказательство нашей безвредности для них.

Все выглядят до ужаса дикими. Черные раскосые глаза, щетинистые, черные волосы, сплетенные небрежно в косы, достигают до плеч. Их грязные, полудлинные и короткие куртки и штаны из домотканого полотна разорваны. На бедрах куртки перевязаны веревкой, а на ногах у них обмотки из того же полотна и маленькие кожаные лесные ботинки. Но большинство из них босы и на теле у них только маленький фартук вокруг пояса. По форме тела, эластичной подвижности конечностей, в частности, пальцев ног, сразу можно узнать лесных жителей. Я замечаю, что от всех них исходит странный, пронизывающий запах, и что их едва ли беспокоят мухи и комары.

После того, как они всех нас вдоволь исследовали, они освобождают нам дорогу. Гул их голосов оглушителен.

Перед нашими глазами лежит далекая, абсолютно безлесная площадь. Это пашня. Рядом с ней роскошный луг, на котором пасутся стада лошадей. Вдали мы видим широкую, синюю полосу воды, на ней несколько маленьких парусных лодок.

По улице мы заходим вглубь их территории; один из жителей быстро убегает прочь. Продолжительное время проходит, пока мы не замечаем большую деревню вдали равнины. Мы приближаемся. Дома низкие и построены в стиле срубов из массивных бревен. Они отличаются от русских изб только особенно роскошной деревянной резьбой на фасадах. На них вырезаны птицы и животные, вид которых трудно определить, а также оружие и сельскохозяйственные орудия. Перед хижинами собрались люди, мужчины, женщины и дети. Добравшись до маленькой, свободной площади, мы видим двух мужчин в грязно-белых халатах. Их волосы серы, фигуры согнувшиеся, цвет лица бледен, только глаза живо глядят между веками с раскосой прорезью. Они осматривают нас без страха. В них сразу можно заметить азиатскую хитрость и лукавство, в сочетании с самым большим любопытством. Вокруг них стоят несколько лучников.