Четыре года в Сибири

– Вы все же пришли, это очень любезно с вашей стороны, я уже думал, что вы не придете, не знаю почему, но я думал именно так.

– Это большая честь для меня, Иван Иванович!

– Я уже знаю, уже знаю, – перебил он меня, – так утверждает каждый, кто приходит ко мне. Говорить со мной только в полицейском здании, для большинства это не честь. Ну, хорошо, хорошо, – прервал он себя самого, улыбнулся и торопливо предложил мне сигарету.

В этот момент куры закудахтали особенно громко; мы увидели, как они внезапно прекратили клевать клопов из матрасов и разбежались в разные стороны от петуха. Посреди матраса, высокомерно вытягиваясь, куриный паша позволил зазвучать своему победоносному «кукареку».

Иван Иванович бросил уничтожающий взгляд на жену и был при этом заметно смущен.

Дверь хлопнула, появилась служанка. Она держала стопку тарелок в руках.

Снова она осклабилось на меня.

– Машка! Выйди вон, немедленно вон! Как разъяренный лев бросился Иван Иванович на ничего не подозревающую девушку, ее ухмылка застыла, тарелки упали на пол, она убежала. – Катя! Сегодня, наконец, моему терпению пришел конец! В глазах этого человека... он, должно быть, думает, что мы готтентоты или кафры...! Сегодня, когда у меня гость, куры гуляют по двору и выклевывают клопов из наших матрасов. Непричесанная девчонка... ее придурковатая ухмылка. Я вовсе не подозревал в ней чего-то такого. Каждый день здесь что-то новое! Ради Бога, какие еще неожиданности ждут нас, для увеселения нашего гостя!? Если бы я мог утонуть, все же, во всей моей натуральной величине!

– С твоим-то размером, Иван! – совершенно спокойно произнесла женщина. – К счастью, посуда...

– Я даже еще не упомянул об этом, наша прекрасная, дорогая посуда! Я должен за все платить, за все, за все! Все валится на мои усталые плечи!

– Да это же только старая посуда, которую Машка вовсе не должна был приносить...

– Ну, раз так, тогда все хорошо, Катя, но... – Иван Иванович подбирал слова, однако, у него не получилось. – Вы... Теперь вы были свидетелем всего этого; скажите теперь сами, все же, мой дорогой, разве это чудо, если я пью? Это действительно уж никак не Божье чудо. Чудо было бы, если бы я не пил. Конечно. Это было бы большое чудо!

– Ты, это было бы действительно чудо, Иван! Маленькая женщина сказала это так убеждено, с такой большой энергией, что я не мог не рассмеяться.

– Лучше я совсем ничего больше не буду говорить, пусть все здесь валится дальше, до самого конца! Он сделал безразличное движение рукой и потянул меня в соседнюю комнату, оставив жену в одиночестве.

Когда по прошествии продолжительного времени обед, наконец, был подан на стол, все было в порядке. На столе стояла правильная посуда, служанка едва ли осклабилась на меня, и на дворе исчезли матрасы и куры.

– Мы ожидаем сегодня вечером еще одного гостя, это Игнатьев, – сказала после трапезы Екатерина Петровна. Было заметно, как ей неловко, что ее муж после простого извинения отправился спать.

– Очень неприятный человек, – ответил я сразу.

– Он всюду шпионит, доносит на всех и он самый подлый из всех подлецов; к нему не подберешься, это напрасно.

Маленькая женщина заметно беспокоилась и подбирала слова.

– Сегодня моему мужу пришлось не на шутку бороться с ним; я говорю вам это по секрету. Игнатьев подготовил о вас сообщение, в котором жалуется, что все приказы из Петербурга тут так плохо выполняют. Вы послали без разрешения полиции телеграмму в Петербург и затем получили 1000 рублей. Это, естественно, породило слухи в городе, сейчас ищут человека, который дал вам эти деньги добровольно или принудительно. Даже подтверждение почты не служит для Игнатьева доказательством. Подозрение пало на вашего домовладельца. О нем говорят, что он преступным путем заработал свои деньги и теперь вступил с вами в сговор. Никто у нас не может чувствовать себя в безопасности перед этим Игнатьевым. Он как проклятие, которое лежит на Никитино. Больше всего вынужден страдать от этого мой муж. Медленно, но беспрерывно подлец расшатывает его положение. Я, я хотела бы попросить вас кое о чем...

Боязливо она взглянула на меня. Я предвидел, чего ей бы от меня хотелось.

– Я с моим мужем, скажу вам честно, просмотрела все ваше дело. Вы должны быть умным человеком.

– Я обещаю вам, что сделаю все, что в моих силах, – ответил я. – Я обещал уже вчера это вашему мужу.

– Муж сказал мне, но он не совсем доверяет вам, – последовал честный ответ. – Попытайтесь, пожалуйста, ради меня. Вы можете потребовать от меня всего, что вы хотите. Вот моя рука!

Входит Игнатьев. Он неопрятен и нечистоплотен, в его одежде чувствуется его полное неуважение к хозяевам.

– А ты-то что здесь делаешь? – он смотрит на меня с пренебрежением.

– Меня пригласили, как и тебя.

– Ты тут не нахальничай, парень. Ты, видать, не знаешь, кто стоит перед тобой? Ты со мной на самом деле еще не знаком, не так ли?

– Я очень хорошо знаю, кто ты. Точно так же и ты хорошо знаешь, по чьему приказу меня освободили. Неужели ты об этом уже забыл?

Игнатьев внезапно наполняется неистовой яростью; но ударить меня, тем не менее, он не решается, так как знает, что я намного сильнее его. Я смотрю на него и улыбаюсь, чтобы разозлить его еще больше.

– Довольно печально, если в Петербурге занимаются такими субъектами! – бросает он упрек.

– Писарь, как ты выражаешься о своих начальниках!? Иван Иванович, – говорю я преувеличенно подчеркнуто, – точно запомните эти слова. Я не позволю оскорблять моих друзей, тем более, какому-то писарю!

Игнатьев бледнеет и молчит. Он знает, что в состоянии аффекта совершил очень грубую ошибку, которую едва ли может исправить. За оскорбление должностного лица подчиненным в России можно поплатиться даже головой. Взволнованно он трет себе пот со лба, взгляд его блуждает.

– Бросьте, мы ведь хотели бы поладить. Вы совершенно зря рассердились. Как вас зовут по имени и отчеству? – говорю я примирительно.

– Григорий Михайлович Игнатьев..., – недовольно произносит он.

– Григорий Михайлович, не дадите ли мне вашу руку, потому не будем враждовать, не так ли?

Игнатьев осторожно кладет свою руку в мою. Он трусливо смотрит на меня, потом на других. Все же, я улыбаюсь. Не могу ли я быть исключительно благодарным мужчине за мою столь дешевую победу?

Мы через некоторое время садимся за ломберный стол.

Екатерина Петровна сидит в стороне. Она молчит, и только когда ее взгляд падает на меня, я вижу, что ее глаза испуганы, потому что она очень нервничает. Ее муж тоже, который обычно буквально сыплет словами, сегодня становится все молчаливее.

Мы играем в азартную игру «очко» на деньги.

Игнатьев хочет непременно выиграть, но проигрывает. Из-за этого он все более возбуждается. Иван Иванович ни выиграл, ни проиграл. Монеты путешествуют через стол, как бы по недоразумению я складываю их у него, он также берет их автоматически к себе.

Вскоре под влиянием алкоголя, который оба мужчины пьют постоянно, игра становится более оживленной. Игнатьев начинает делать большие ставки, он, долго подстрекаемый мною, все больше теряет самообладание; он требует снова реваншей, и вскоре он больше не может платить, его проигрыш растет и растет. С дрожью он считает карты в своих грязных руках, они подобны жадным когтям... взгляд... проигрыш! Теперь он полностью в моей власти, он потерял всякую ориентацию. Я намеренно увеличиваю его потери, позволяя ему играть дальше, хотя он уже давно не может заплатить. Иван Иванович только лишь смотрит и звенит моими монетами.