Четыре года в Сибири
Шрифт:
Поездка продолжается, по дороге я рассказываю солдатам, что произошло.
– Мы очень благодарны вам, барин, что вы погрузили нас двоих в сани. Представьте себе только лицо нашего капитана, если бы вы прибыли домой один! Для нас это означало бы немедленное увольнение или даже тюрьму.
– Да и ехать одному очень скучно. Так, по крайней мере, время проходит быстрее с небольшой беседой. Теперь вы могли бы хорошо поесть. Но, наконец, теперь позвольте и мне немного поспать. Я растягиваюсь в санях. Челюсти обоих солдат осторожно жуют... Я мгновенно засыпаю.
Семь часов утра, еще полная темнота. Снова продолжается
Сани останавливаются перед моей квартирой. Быстро я сбрасываю замерзшее пальто, снимаю и второе, потому что знаю, что ожидает меня теперь, и мне не нужно ни звонить, ни кричать. Но я ошибся. Дом, кажется, спит, как и все другие. Входная дверь еще заперта. В комнате Фаиме, однако, горит свет.
Мой домовладелец встал. Через двор попадаю к черному ходу и в кухню. Тихо я открываю дверь.
– Доброе утро, Наташа!
– Великий Боже! Барин! Мы уже все думали... Ваша жена уже два дня ничего не ела... Она только ждала вас. Однако, это было не хорошо с вашей стороны, барин!
– Мы попали в снежный буран.
– Я быстро приготовлю все, наверное, вы голодны. То, что вы еще живы, это милость Божья. Никто уже не надеялся снова увидеть вас. Уже четыре дня у нас больше нет связи с внешним миром, и телеграф тоже не работает. Транспорт товаров заметен снегом на пути с железной дороги в Никитино, все люди замерзли. Вчера выехала спасательная команда, но где теперь их искать? Я сейчас все приготовлю, барин!
Осторожно я открываю дверь в комнату Фаиме. На широком диване она спит, свернувшись калачиком, в одежде как будто прилегла только на минутку. Я тихо приближаюсь и хочу уже взять ее в свои руки. Но тут я понимаю, я грязный, небритый, на мне, вероятно, есть паразиты. Я моюсь и бреюсь в кухне. В своей комнате я переодеваюсь. Одежда отправляется в сарай.
Снова я подкрадываюсь к Фаиме. Она все еще спит, но не так, как я часто наблюдал их, как спят дети, с этой особенной преданностью, этими полностью расслабленными чертами, с этим чувством блаженства. Теперь ее лицо кажется напряженным, как будто бы она внимательно слушала. Осторожно я беру ее в руки и прислоняю свое лицо к ее голове. – Петя..., – шепчет она во сне. Звучит как писк проснувшейся птички. Так она шептала и по ночам, когда я склонялся над ней. Я качаю ее на руках, все же, она продолжает спать беспечно, только ее головка откидывается чуть-чуть назад, как будто я должен поцеловать ее.
– Я уже давно снова здесь... , – шепчу я. Теперь она открывает глаза, так как, все же, она услышала тихий голос.
– Петр..., ах, Петр, мой самый любимый. И глубокий вздох исходит из ее груди. В нем собрана вся долго копившаяся тоска и страх.
Лаская ее руки гладят мою голову. Я долго не могу говорить, лишь снова и снова я должен целовать ее, и она целует меня снова, но не бурно и с изобилием страсти, а как женщина, которая сформировала смысл и цену своей жизни с ясными глазами и большой любовью из собственной душевной силы.
– Я тебе так благодарна за все, что я чувствовала в эти дни. За радость новой встречи, за страх за тебя и тысячи мук, что я могла бы потерять тебя, что ты мог бы умереть, замерзнуть,
заблудиться в снежных сугробах – и ты, думал ли ты также обо мне, хоть единственный раз, или много, очень много? Ах, Петруша, ты озорной как всегда, и у тебя теперь снова такие веселые глаза.– Я пережил что-то очень, очень прекрасное, моя любимая, и теперь я безумно рад видеть тебя снова!
– Ты должен рассказать мне все, пожалуйста, пожалуйста, прямо сейчас, хочешь?
Так я рассказываю Фаиме о том, что испытал, сказку – ветер, черные облака, небо, снежинки, звезды, солнце, они все могли говорить, бежать, они могли быть добрыми, а могли быть и злыми. Она внимательно слушала, как дети слушают сказку, и делала удивленные глаза. Ее левая рука лежала вокруг моей шеи, она наклоняла голову, чтобы не пропустить ни словечка. На своей груди я чувствовал биение ее сердца.
– И теперь Петр очень, очень быстро помоет свою Фаиме и оденет ее, и потом мы вместе выпьем кофе с хрустящими булочками.
– Ну, тогда, быстро, только очень быстро. Мгновенно одежда снята, и она плескается в тазике. Я вытер ее, делая при этом всяческие странные гримасы. Мы оба смеемся как вырвавшиеся на свободу дети.
Солнечный свет лежал на посуде и белой скатерти. Печь шумела, было приятно тепло. Запах кофе возбуждал аппетит.
Через маленькие холмы и долины мы вдвоем позже пошли к полицейскому зданию.
Кабинет полицейского капитана был полон табачного дыма, когда Фаиме и я вошли. Иван Иванович сидел на углу стола, в середине стояли Лопатин и Кузьмичев. Они, кажется, как раз закончили свой рапорт.
– Скажи-ка, дорогой Крёгер, как мои люди вели себя в течение всех дней? И наблюдали ли они тоже правильно, не спали?
– Знаешь, Иван, эту поездку мне испортили как раз Лопатин и Кузьмичев, причем, основательно. Они ни на мгновение не оставляли меня из виду. Когда я сплю, один стоит рядом со мной, я просыпаюсь, стоит уже другой. Неужели им совсем не нужно спать, нет? Револьвер, кажется, сидит у них тоже довольно свободно, особенно в поездке. Действительно ли это необходимо? Все же, я доказал...
– Смирно! Марш! – капитан внезапно прервал меня. Оба солдата обрадовано выбежали из комнаты.
– Ты мошенник, очень большой мошенник! Он схватил меня за плечо и серьезно посмотрел на меня. – Ты притащил их обоих спящих в свои сани. Они мне все сами рассказали. В следующий раз тебе больше не придется брать их с собой.
На главной улице мы видим, как его превосходительство генерал подходит к нам через огромные сугробы.
– Идите со мной, мы хотим принять их «парад».
Вместе мы идем к лагерю военнопленных, из которого выходят уже первые пленные и быстро выстраиваются в шеренги. Унтер-офицеры появляются перед фронтом, фельдфебель с постоянной толстой маленькой книгой между пуговиц его шинели. Раздаются команды.
– Равняйсь! Смирно!
Фельдфебель рапортует со всеми находящимися в его распоряжении знаниями русского языка. Генерал благосклонно кивает.
Новые команды раздаются, резко, коротко. Шеренги выстраиваются, и пленные идут вдоль главной улицы на питье кофе. Жители Никитино удивляются этому как каждый день.
Я киваю фельдфебелю.
– Пожалуйста, фельдфебель, возьмите с собой необходимые документы, мне нужно с вами обсудить разные дела. Пойдемте в «родной угол», выпьем кофе.