Четыре года в Сибири
Шрифт:
– Ты, такой избалованный? Неужели тебе это действительно доставляет удовольствие? Я не понимаю этого, Крёгер, не обижайся за это на меня, но это чистое безумие! Зачем все это?
– У всего есть свой цель и смысл, – говорит Фаиме, – и это великолепно засыпать в свете лампад.
– Гм... гм... может быть, Фаиме... может быть, – говорит задумчиво полицейский капитан.
Весь день проходит в подготовке к новому путешествию, в которое мы должны отправиться рано утром в понедельник.
Снова наши сани у ворот, машем руками, и оставляем Никитино за спиной.
Колокольчики уносят нас.
Мы видим новые местности, но они
Наконец, очередь снова подходит к Забытому.
Люди подходят к нам без опаски и страха, как когда-то, нет, все машут нам, выкрикивают приветливые, восторженные слова, окружают нас, хотят помочь, мы братья среди братьев, да, они почти несут нас на руках в дом деревенского старосты. И он принимает меня как своего кровного брата.
Маленькая хижина до отказа набита людьми. Они ждали нас много часов. Обеденный стол, место, на котором я сидел при первой закупке, полон подарков. Это куропатки, глухари, кострецы медвежьих и лосиных туш чудовищных размеров, зайцы, куры, утки, домотканое полотно, вышивки, произведения ремесел самого различного вида. Наверное, каждый без исключения приготовил подарок для меня. Полные надежды они все смотрят на меня, пока я молча рассматриваю эти сокровища. Их глаза ищут мой взгляд. Они говорят так бесконечно много, что не нужно выражать это словами. И пока они, эти бедные, забытые, молча рассматривают меня, мой взгляд тоже внезапно становится хмурым, горло сжимается, и я долго не могу произнести ни слова.
– Я благодарю вас от всего сердца... от самой чистой души...
Приходит ночь. Я снова сижу со старостой в красном углу в святом свете лампад. Фаиме спит у меня на коленях как счастливый, беззаботный ребенок. Снаружи слышны тихие шаги вокруг маленькой хижины. Осторожно шаги хрустят по снегу, время от времени кто-то подходит к замерзшим стеклам и внимательно слушает, и перешептывается, едва слышно, с затаенным дыханием.
Эта хижина сегодня ночью в «Забытом» стала святыней для всех.
Загруженные доверху подарками и шкурками стоят сани. Вся деревня собралась для прощания, и все толпятся вокруг наших саней, чтобы мы каждому пожали руку.
– Спасибо, папаша, спасибо тебе...! – слышится со всех сторон. Мы не можем расстаться. В стороне стоит деревенский староста, его оттеснили, потому что все хотели видеть нас и говорить с нами. Его авторитет внезапно уничтожен, но он улыбается.
Эта поездка всюду проходила почти одинаково. Состоявший первоначально из шести саней караван увеличился почти вдвое. Всюду его встречали с небывалым ликованием, даже самые бедные не отпускали меня без подарков.
Мы приезжаем в Никитино с большим опозданием.
Издалека я вижу мою квартиру светло освещенной. Наружу вылетает Иван Иванович, без шапки и пальто, с еще горящей сигаретой в руке.
– Федя, мой дорогой, что случилось? Мы тут все так переживали, так боялись за тебя!
– Однако, ты не очень галантен, Иван, ты должен был бы спросить об этом мою жену, а не меня, – я отвечаю со смехом.
– Знаешь, Крёгер, я тебя люблю и ты мне дорог как друг, но с тобой
никогда нельзя говорить серьезно! Вообще никогда, ни одного разумного слова от тебя не услышишь, это ужасно! Естественно, я беспокоился также о твоей жене, даже очень беспокоился, но... что все же произошло? Говори же, ради Бога! И хватит уже смеяться, ужасный ты человек! Нагишом я стою перед тобой на улице, и ты даже не говоришь мне... Лопатин! Лопатин! Ну, парень, говори, не глазей так на меня!– Ничего не произошло, ваше высокоблагородие, совсем ничего, – рапортует Лопатин, стараясь стоять навытяжку, что у него не очень получается из-за занемевших конечностей..
– Не получалось быстрее, Иван, крестьяне не хотели отпускать нас, – вмешиваюсь я быстро, так как вижу, что капитан уже готов броситься на бедного Лопатина. – И тебе мы тоже принесли кое-что особенно красивое; давай, заходим внутрь, а то ты простудишься. Быстро я освобождаю Фаиме из множества меховых покрывал, поднимаю ее на руку и тащу за собой и Ивана Ивановича.
– То, что вы не подумали обо мне, это не любезно с вашей стороны. Эти немногие слова Фаиме, единственный ее быстрый взгляд, и всемогущий стоит в комнате как застывший. Он настолько пристыжен, что полностью теряет самообладание; его гнев тут же утих.
– Но, Фаиме, я думал также и о вас..., однако, я же не могу думать о вас...
– Дорогой Иван Иванович, вы, все же, друг Петра, и его друзья – это также мои друзья. Почему вы не можете думать о жене другого, особенно вашего друга? Я никогда не сомневалась в вашем добром сердце и вашей честности. Поэтому вы можете думать обо мне точно так же часто, как о Петре.
– Да, Фаиме, ... да, ... так это должно быть, – запинаясь, произносит он. Глаза его опущены вниз.
– Вы должны думать, и можете поступать как он. Сегодня он привез домой все сани полные подарков. Даже беднейшие из бедных одарили его...
– Да, Фаиме, да… Все же, у вашего Петра есть, однако, Фаиме... а у меня... меня...
– Поэтому вы должны как раз думать также обо мне и радоваться этому. Разве вы не хотите делать это?
– Но, Фаиме, я хочу делать это..., – и внезапно он хватает руки маленькой татарки и покрывает их поцелуями. – Все же, я очень плохой человек... дитя мое.
Не говоря ни слова, он идет в приемную, берет шапку и пальто, и, не надевая их и не прощаясь с нами, выходит.
Одну неделю спокойствия позволила себе Фаиме. Я баловал ее и ублажал всеми находящимися в моем распоряжении средствами.
Между тем поступили первые платежи от фирм, которые я снабжал. Братья Исламкуловы отправляли товар и управляли моими деньгами. Они гордились тем, что я предоставлял им деньги, не требуя никаких расписок. Их участие в моей пушной торговле почти превосходило доходы от их лавки.
– Я принес тебе деньги, Иван, обещанная доля от прибыли – десять процентов, – с этими словами я положил пятьсот рублей на стол.
Кулак толстяка обрушился на стол, и единственным движением руки капитан разбросал по столу купюры. Потом он посмотрел сначала на деньги, потом на меня.
– Ты, что, Федя, смеешься надо мной, что вообще значит эта чепуха?!
– Твое участие в прибыли, дорогой Иван – 500 рублей!
– Ты с ума сошел или пьяный, или же это я сам такой? Неужели ты заработал пять тысяч рублей? Этого не может быть! Крёгер, будь же серьезен! Не смейся! Я не могу этого понять! Это целое состояние! И это только доля?! Ты это всерьез?!