Четырех царей слуга

Здесь и князь Борис Алексеевич, верный друг царя ещё с мальчишечьих лет, своё слово вставил, желая поддержать дельное предложение служилого иноземца. Его он знал давно и уважал за твёрдость характера и верность данной присяге:

— Ваше величество, Пётр Иванович дело говорит. Вернее и не придумаешь.

Царь Пётр Алексеевич думал недолго, по детской привычке грызя ногти. Только потом, вставая со скамейки, ответил Гордону и князю Голицыну:

— Пусть будет так, как здесь было сказано. Осадную войну продолжим по всем правилам. А с новым приступом торопиться не будем — не горит. Сперва с осадными работами во всём надо управиться. Ваша милость, пошли человека к Ивашке Бутурлину, пусть мой указ ему скажет...

Гордон мог в душе после этого разговора гордиться собой. Юный по сравнению с его годами московский царь в который раз уже послушался совета в военном деле. Не своих бояр-воевод, а шотландского ландскнехта, волей судьбы забредшего в Русское царство. Хотя не просто было быть советником монарха по делам военным — тот сам собой искал себе пристойное место на бранном поприще. В том, что Московия под знамёнами Петра I Алексеевича из рода Романовых будет много воевать, служилый иноземец не сомневался.

Знал Патрик Гордон и другое. Что быть ему только учителем наук военных для государя, не больше. Другом сердечным, верным, знающим в делах застольных и амурных был другой наёмный генерал — Лефорт Франц. Швейцарец, приехавший в Москву с офицерским патентом на руках, два года не мог проэкзаменоваться перед боярами на рядового драгуна или рейтара. Но судьбы он баловень — его дворец в Немецкой слободе приёмов послов знает не менее, чем Кремлёвский.

Шотландец ревновал царя Петра к сыну купца из Женевы, удачливому не по трудам Лефорту. Но эта ревность и помогла ему удержаться среди командования войсками московитов. Ведь свой солдатский полк в ходе распри сестры Софьи с братом он в числе последних привёл в Троице-Сергиеву лавру. Другим таким из числа стрелецких полковников Пётр Алексеевич такого не простил. А своего военного наставника всегда привечает и слушает его советов.

«Польский король» Иван Иванович Бутурлин был немало удивлён царским указом, который привёз ему гордоновский посланец. Война под Кожуховом не заканчивалась, а начиналась чуть ли не с начала. Недавним осадным сидельцам победители возвращали полевую крепость, которую требовалось опять оборонять. Но с большей стойкостью.

«Генералиссимус», ещё не оттаявший от гнева за своё «ратное посмеяние», приказал кликнуть к нему в шатёр четырёх стрелецких полковников — Жукова, Озерова, Дурова и Мокшеева. Когда те с поклоном вошли, велел им:

— Государь приказал: потешную войну у Кожухова начать заново. Как потешный Семёновский уйдёт из ретраншемента — занять его стрельцами снова. Расставить караулы, где можно — вал подновить.

Стрелецкие головы, стоявшие без шапок, молча выслушали приказ. Лишь один полковник Иван Озеров, не побоявшись «польского короля», заметил:

— Стрельцов-то мы опять поставим на валу. К бою изготовим — нерадивым спуска не будет. Только что будем делать с новыми побитыми? Вчерась не одну подводу с ними в московские слободы отправили. Там, верно, и по сей день бабий плач стоит...

На что петровский спальник «генералиссимус» Иван Иванович Бутурлин с подавленным гневом ответил стрелецкому голове:

— Не твоего ума дело, Ивашка! Царский указ осуждать — значит на дыбе можно побывать. Идите и делайте так, как вам мною указано. И боже упаси воровскими речами вам своих стрельцов тревожить...

Из-за дождей Кожуховские манёвры взяли антракт — перемирие на два дня. За это время князь Фёдор Юрьевич по старорусской воеводской традиции съездил помолиться в Симонов монастырь. И только после этого главнокомандующий отдал приказ Семёновскому полку оставить «Безымянный городок» и уйти в свой походный стан.

Стрельцы в ярких кафтанах — малиновых, красных, зелёных — вновь густой стеной заняли вал. Они стали огораживать его плетнями, турами, щитами от стрельбы глиняными бомбами-горшками и такими же глиняными, начиненными порохом гранатами. На видных местах в полевой крепостице поставили полковые знамёна. Бутурлин приказал посему строго-настрого:

— Знамёна беречь пуще глаза. Кто отдаст его недругу — три шкуры прикажу кнутами на сей раз спустить в обозе...

Всю эту картину наблюдала царская свита. Когда воюющие войска разошлись по указанным в диспозиции местам, Пётр I сказал стоявшему чуть поодали от него генералу Патрику Гордону.

— Что ж, Пётр Иванович, начинайте осадные дела. Пора.

Признанный фортификатор из служивых иноземцев царей Алексея Михайловича Тишайшего, Фёдора и Ивана Алексеевичей, царевны-правительницы Софьи Алексеевны, а теперь и Петра Алексеевича с поклоном сдержанно ответил:

– — У меня всё готово, ваше величество. Сию минуту землекопы из моих бутырцев начнут работы...

В тот же вечер Гордон начал делать к «Безымянному городку» подземный ход под фас балверка. В тот же день он произвёл учебную бомбардировку осаждённой крепости и стрелецкого обоза бомбами-горшками. Стрельба велась из медных мортир. После первых выстрелов на батарею прибыл бомбардир Пётр Алексеев со свитой.

Поприветствовав Гордона и усмотрев переполох стрельцов на валу от взрыва первых потешных бомб (в ретраншементе кого-то крепко «садануло» осколками обожжённой глины), весело приказал:

— Зарядить мортирку. Теперь я стрельну по ним.

Царь Пётр сам загнал поднесённой шуфлой пороховой заряд в орудийный ствол. Пыжовником прибил войлочный пыж. Посмотрел, как уместилась в стволе глиняная бомба. После этого нетерпеливо растолкал всех руками от мортиры.

Венценосный бомбардир первой роты Преображенского полка прицеливался недолго, но тщательно. Только после этого поднёс раскалённый на угольях пальник. И сам себе скомандовал:

— Пали!

В пасмурном небе было хорошо видно по дымящемуся следу бомбы, куда она летела. На удивление всем, глиняный горшок попал в шатёр «польского короля» и «генералиссимуса» Бутурлина. Было видно, как после взрыва (бомба была начинена чёрным, дымным порохом) неприятельский главнокомандующий выскочил из своего шатра, размахивая руками и кому-то яростно грозясь.

При виде этого все в окружении венценосного бомбардира так и прыснули от смеху. Больше всего смеялся сам стрелявший:

— А что было бы от настоящей бомбы? А, господа офицеры?..

В тот вечер в ромодановской армии смеялись все — от бомбардира Петра Алексеева до обозного мужика. Тосты в царском шатре за удачный выстрел из мортиры поднимались не раз. Сказал своё слово и генерал Патрик Гордон:

— Мой государь! Если так будут стрелять твои пушкари, то соседям Московского царства будут сниться дурные сны...

На что виновник застольного торжества одобрительно, внезапно озаботясь чем-то, ответил: