Чистая душа

Но однажды Гашия попала в трудное положение.

Когда она подошла к прилавку и ей стали отвешивать хлеб, подошла какая-то русская женщина:

— Гражданка, вы на сколько человек берете? Покажите ваши карточки.

У Гашии екнуло сердце. Она сразу почувствовала, что вопрос задан не зря. Однако, чтобы не выдать себя, не спеша обернулась. Перед ней стояла незнакомая пожилая женщина в белом вязаном платке.

— А зачем тебе мои карточки? Какое тебе дело?

— Извините, я депутат горсовета. Вот мой депутатский билет. Проверяем, нет ли в хлеботорговле непорядков, нет ли обмана.

— Почему спрашиваешь только у меня?

— Не только у вас.

— Вон у той не спросили. И у этой тоже.

— Я их знаю, — спокойно ответила депутатка.

Гашия не потеряла спокойствия:

— Я это… сегодня беру на три карточки. Одна не моя.

— Врет она, врет! — крикнул кто-то сзади.

— Чья же?

Гашия про себя уже успела приготовить ответ.

— Деда Фахри, — сказала она.

— Ладно, получайте.

Вместе с Гашией депутатка вышла на улицу.

— Зайдемте на минутку в управление милиции.

— Зачем я пойду в милицию? Разве я украла что-нибудь? — закричала Гашия.

Однако вежливое спокойствие женщины заставило ее подчиниться.

— Ну что ж, идемте. Только меня дома дела ждут, некогда мне.

В управлении милиции ее долго не задержали. Записали имя, фамилию. Расспросили, кто такой дед Фахри, где он живет. Гашия не могла назвать номер дома. И принялась тараторить:

— Да что это вы?! Я сводила бы и показала бы вам сама, да ведь очень далеко живет. Меня все знают. Вон Ибрагимова знает меня. Она и деда Фахри знает…

— Какая Ибрагимова?

— Как — какая Ибрагимова! Сания! Неужели не знаете! Председатель горсовета, зам. Я и для нее получала хлеб. И для жены Губернаторова, мы вместе живем. В одном доме. Пожалуйста, спросите, она вам скажет. Вон телефон у вас, позвоните и спросите у Ибрагимовой…

И телефон действительно спас Гашию от беды.

Поговорив с Санией, милиционер отпустил Гашию. Даже извинился.

Но Гашия не успокоилась. Боже упаси, начнут доискиваться да привязываться: дескать, зачем ты носишь хлеб деду Фахри, кто он тебе такой?..

И Гашия отправилась в нижнюю часть города, навестить старика.

6

Три-четыре месяца назад Гашия уже приходила как-то к деду Фахри. Старик жил одиноко в маленькой комнатенке, в подвале старого деревянного дома. Но в дальнейшем выяснилось, что он был не так заброшен и одинок, как показалось Гашии. Младшая дочь Фахри, Нурания, жила на верхнем этаже того же дома. Однако присматривала за стариком не она, а его бывшая прислуга, старуха, которая когда-то вырастила Нуранию и теперь жила вместе с ней.

В других комнатах жили посторонние. Гашия расспросила и о них. Соседи были неплохие люди и не отказались бы помочь деду Фахри, но, по их словам, старик был груб и резок, к нему даже не хочется заходить.

В тот раз Фахри встретил и ее неприязненно. Она тащилась в такую даль, чтобы проведать его, а он даже знать ее не хочет.

Гашия попыталась спросить о здоровье, а он сразу:

— Что надо? Кто ты такая? Зачем пришла?

Гашия напомнила старику, кто она, и достала гостинец, а он опять:

— Что это? Кто тебе велел? Откуда?

Гашия терпеливо объяснила:

— Я тебе принесла от себя пышек, дедушка. Ешь, а коли понравятся, еще принесу.

— Ладно, оставь.

Старик отвернулся.

О благодарности и речи не было.

И все-таки Гашия не обиделась: «Озлоблен, бедняга! Разве он понимает, что говорит? Ладно, бог его простит!»

Гашия пообещала еще как-нибудь принести ему гостинцев, но не торопилась, убедившись, что есть кому ухаживать за стариком. А потом, когда на западе наши начали наступление, Гашия совсем забыла про неблагодарного старика. Пришлось вспомнить теперь из-за этой купленной на базаре карточки… И как это пришло ей на язык его имя? Ладно, если жив еще… А если и жив, ведь этому старому дураку надо будет все объяснить. Впрочем, со старухой можно договориться. Дед Фахри, конечно, сам не ходит в магазин. А старухе хлеб пригодится.

Гашия добралась в нижнюю часть города. Вот и дом старика. Стены его почернели и углы поотбивались, но, построенный на кирпичном фундаменте-подвале, он с улицы выглядел целым и крепким. Только дощатые сени покосились и осели, задняя стенка отделилась от крыши. В образовавшуюся щель видны на чердаке старые ведра, обручи, пустые бутылки, банки из-под красок; торчат ножки поломанных стульев, заржавленные, помятые жестяные трубы.

Гашия заглянула в окна подвала. Три окна над самой землей чисто отмыты, снег перед ними отброшен. А вот угловое окно почти доверху завалено снегом, — это и есть окно деда Фахри. Гашия потянулась над высоким, по самую грудь, сугробом — пытаясь заглянуть в окно. Но стекла были белыми от инея.

Гашия подошла к воротам. Здесь снег плотно утоптан и выглажен до блеска полозьями саней.

«Видать, это следы работы Хайруллы-возчика», — подумала Гашия.

Во дворе Гашии попался навстречу сам Хайрулла [4] , старый знакомый ее мужа. Повесив на руку хомут, он шел из сеней к сараю на другой стороне двора. Хайрулла все такой же, ничуть не изменился. Короткая полуседая бородка, а усы по-прежнему черные. Не старятся эти мужчины!..

— Здра-авствуй, Хаюрла-абый!

4

Он же в произношении Гашии — Хаюрла

Хайрулла остановился как вкопанный.

— Ба-а, да это жена Муллазяна [5] ! Это ты, Упрямая Гайша?

Прозвище «Упрямая Гайша» имело свою историю. Однажды, еще при жизни Мулладжана, Хайрулла попытался ухаживать за Гашией. «Жаль, досталась ты Муллазяну, — сказал он, — ну, да греха не будет, если поцелует тебя друг мужа». Он хотел обнять Гашию, но та была верной женой и наградила ухажера звонкой оплеухой. «Эко упрямая Гайша! — сказал тогда Хайрулла. — Если бы ты не была такой упрямой, и имя бы твое было не Гашия, а, как у людей, Гайша».

5

Так Хайрулла произносит имя Мулладжана

Не забыл, видно, старый проказник!

Гашия даже вспыхнула и по-девичьи кокетливо воскликнула:

— А ты, Хаюрла-абый, все такой же шутник! Ну как поживаешь? Жена жива, здорова?

— Постарела, совсем никуда не годна стала. Копейки не стоит.

— Отчего же? Ведь ты женился на молодой?

— Была молодая, да состарилась.

— Когда же ты постареешь?

Хайрулла чуть улыбнулся и уставился на Гашию черными глазами.

— Я вот гляжу на тебя: сама-то ты… После смерти Муллазяна ты помолодела.