Чистая душа

— Где уж! Дочка с меня ростом.

— Вот как? Да, была у тебя малышка. Помню.

— И твой сын, наверное, уже вырос? Как он, жив-здоров?

— Парень получился что надо. Инженером стал мой Сайфулла. Да только вот ушел на войну.

— Не говори. Дай бог им всем вернуться живыми, здоровыми.

— Ну, а как ты попала сюда? Никогда тебя тут не видел.

— Пришла проведать дедушку Фахри. Стар ведь, бедняжка. Может, думаю, надо чем-нибудь помочь?

Хайрулла, бросив на Гашию косой взгляд, лукаво улыбнулся.

— Не ври! Думаешь, не знаю, зачем пришла? Догадываюсь. Но только зря ходишь. Думаешь, он тебе проговорится? Собственной жене не сказал, родной дочери не говорит. Разве ты не слыхала историю про два пальца?

Историю эту Гашия слышала еще при жизни мужа.

В годы войны между красными и белыми Фахруш, говорят, спрятал свои золотые и серебряные вещи и деньги, которых у него было немало. Он никому не говорил про это. Старший сын его служил у Колчака, убивал коммунистов и советских работников. Потом он отступил вместе с Колчаком в Сибирь. Увез с собой и жену. Зять и дочь Фахри уехали туда же. Только сам Фахри заболел тифом и отстал от них в дороге. Осталась с ним и его старуха. А сын с невесткой и зять с дочерью так и пропали где-то в Японии.

Потеряв своих детей, старуха, говорят, сказала однажды Фахри:

— Не знаешь, как обернется жизнь, времена теперь тяжелые. Может быть, скажешь, пока мы оба живы: где ты спрятал золото и серебро?

— Пока я в здравом рассудке, знай: никакого золота у меня нет! — ответил Фахри.

Когда старик заболел тифом и все думали, что вот-вот умрет, он стал прощаться со своей старухой. Та опять начала разговор:

— Очень плох ты, старик, вдруг отдашь богу душу. Скажи хоть теперь: где ты спрятал драгоценности?

Старик хотел что-то сказать. Но язык уже не слушался. Отчаявшись, он попытался что-то объяснить знаками, показал старухе два разведенных пальца. Старуха ничего не поняла. Когда старику стало лучше, она напомнила:

— Что ты хотел объяснить мне, когда показал два пальца?

— Хотел между двумя пальцами просунуть третий, да силы не хватило, — ответил будто бы ей Фахри.

Правда ли это или выдумка любителей пошутить, Гашия не знала. А все-таки говорят, что у старика Фахри где-то зарыт клад. На это и намекнул Хайрулла: дескать, Гашия хочет выманить у старика тайну, хочет завладеть его богатством. Вот ведь что выдумал!

— Эй, Хаюрла-абый, откуда пришли тебе в голову такие мысли?

— Ладно, ладно, знаем! Иди к нему, он очень плох. Говорю тебе: даже родная дочь потеряла всякую надежду.

— А эта, как ее, бывшая прислуга… Мукар-эби.

— Умерла! Скоро два месяца, как похоронили. В такие морозы задала нам хлопот старуха, дай бог ей место в раю. Говорю тебе, ты выбрала очень удачное время: у старика никого теперь нет. Только и приглядывает моя жена…

Хайрулла попрощался и направился к сараю.

«Не принюхивается ли он сам к золоту старика? — подумала Гашия, — А ведь, наверно, не зря болтают. Если есть золото, неужели не скажет? С собой же на тот свет не возьмет!..»

7

Гашия спустилась в темный подвал. Хоть у нее и были в кармане спички, она не стала их тратить, ощупью пошла в другой конец темного, холодного коридора. Нащупала одну дверь, другую. Наконец нашла третью, обитую старой рогожей, и, не стучась, открыла. В нос ударила духота. Гашия вошла внутрь, плотно закрыв за собой дверь. Здесь было теплее, чем в коридоре, и чуть-чуть светлее. Из темного угла она услышала стоны и скрип деревянной кровати.

— О-ох!.. Кто там?

Осторожно передвигая ноги, чтобы не споткнуться, Гашия направилась в угол, откуда донесся голос.

— Это я, Фахри-бабай. Пришла навестить.

— Ох-ох!.. Кто?

— Гашия я, Гашия! Та самая, жена Мулладжана…

— Что надо?

Глаза Гашии уже свыклись с темнотой. Она теперь ясно видела старика на грубо сколоченной кровати — он лежал, уткнувшись в старый, рваный тулуп. Нос заострился, глаза ввалились.

— Все хвораешь, Фахри-бабай? — сочувственно спросила она.

— Голова болит… сил нет!

Гашия поправила подушку больного, поплотнее укрыла его тулупом. Увидев недалеко от двери маленькую небеленую печь, приложила ладонь к ее шершавой стенке. Печка была холодная. Заглянула внутрь — в печке оказались дрова.

— Затопить печку, Фахри-бабай? — спросила Гашия, нащупывая в кармане коробку спичек.

Стоны старика перемежались сердитым ворчанием.

— Не надо! — крикнул он. — Сегодня не топить! Положи спички на место.

— Это мои спички, Фахри-бабай. Если тебе нужны, я оставлю, на!

— Не надо…

Около кровати стоял табурет, на нем кружка с водой и кусок хлеба. Гашия вспомнила, зачем пришла сюда.

— Дедушка, — сказала она вкрадчивым голосом, — где у тебя хлебная карточка?

— Зачем она тебе?

— Дай мне, я принесу тебе хлеб.

— Не дам. Сам получаю.

Считая, что старик не в себе, Гашия попробовала обмануть:

— Как сам получаешь? Вчера мне давал?

— А-а?

— Я принесла тебе хлеба, забыл, что ли? Вот он! — Гашия проворно положила на табурет принесенный кусок хлеба.

Старик поднял голову. Удивленно и испуганно оглядев Гашию, он с минуту не мог произнести ни слова. Затем шепотом пробормотал молитву и, отплевываясь, начал гнать Гашию:

— Кыш! Не путай меня, нечистая сила! Уйди прочь! Тьфу, тьфу. — Обессилев, опутил голову на подушку.

— Не бойся, дедушка, я не черт. Я Гашия. Если не веришь, вот… — И Гашия прочла молитву.

— Что тебе надо?

— Ничего не надо. Просто зашла проведать тебя, хлеба принесла.

— Оставь. Подай воду.

Гашия потянулась к кружке и, приподняв вместе с подушкой голову больного, напоила его водой.

— Пей, пей на здоровье! Вот так.

— Принеси еще воды.

— Хорошо. Где твое ведро?

— В кружке принеси.

— Сейчас…

Гашии давно хотелось глянуть, как живет Хайрулла, а тут и предлог оказался. Взяв кружку, она направилась к его двери. Ее встретила низенькая женщина в зеленой телогрейке, надетой поверх пестрого платья, и в шапке поверх платка, — очевидно, собралась выйти во Двор.