Чистилище. Книга 1. Вирус

– Ну и стоило выживать, преодолевать туберкулез, чтобы потом погибнуть от совсем другого?

– Уверен, что стоило. После болезни начался отсчет судьбы уже совсем другого человека, и этот другой успел о-го-го сколько! Представь себе, если бы Камю не заболел туберкулезом, который, возможно, проклинал в первые дни, он никогда не сумел бы прийти к более высокому пониманию жизни. Жизни как миссии – я это так называю. Не было бы выдающегося писателя. И не только в этом дело! Не было бы человека, живущего в согласии с собой, занимающегося делом, которое делает его счастливым, а мир – духовно богаче. Персональный опыт таких людей – бесценное сокровище, и это еще одна веская причина для жизни. Его жизнь важна, например, для нас, лежащих в этой палате. И еще для многих тысяч безнадежно больных, обреченных. Знаешь, какую замечательную мысль высказал однажды этот писатель? «Ничто так не воодушевляет, как сознание своего собственного безнадежного положения». Каково?!

– Как ты все эти вещи помнишь и держишь в голове?

– Да я и не стараюсь вовсе. Просто в один период моей жизни меня интересовали люди, которые сумели победить болезнь или смерть. Не только преодолеть, но и отыскать ту самую оборотную сторону негативных событий. Чтобы выстроить мостик к новой, более насыщенной, содержательной жизни.

– Согласен, эта история придает сил. Мне даже самому как-то легче стало, когда ты рассказал. Но все равно ведь это не меняет дела. Все равно мне задыхаться в этом панцире и зловонии еще, как минимум, пару месяцев…

– Но, быть может, эти тяжелые условия – только хитроумная уловка судьбы, посланная тебе, чтобы укрепить твой дух, отыскать новый смысл жизни – взамен прежнего? Я знаю истории о людях, которым пришлось находиться в концлагерях, и именно это открыло им новые идеи, великолепные возможности прожить потом счастливую и долгую жизнь. Вот скажи, была у тебя какая-нибудь цель в твоей прежней жизни?

Лантаров посмотрел на собеседника таким растерянным взглядом, как будто стоял у доски, и его поймал на невыученном материале учитель. Его лицо выглядело сейчас особенно заостренным и болезненным.

– Да я… мне вообще такой вопрос представляется лишним и ненужным. И я не помню, чтобы кто-нибудь из моих знакомых заморачивался подобными проблемами.

– Ясно, – будто для себя констатировал Шура, – но к чему-то ты все же стремился? О чем-то вообще мечтал в детстве, в юности, во взрослой жизни?

– Ну, да, мечтал, – чуть смелее подтвердил Лантаров, неожиданно вспомнив фразу Влада Захарчикова: «Чтобы жизнь удалась, надо меньше работать и больше трахаться».

– Так о чем же? – Чем-чем, а непреклонной настырностью Шура мог добить кого угодно. Лантаров поглядел на его сложенные на груди руки – вены на них вздулись, придавая Шуре воинственный вид.

– Ну, я хотел стать богатым, мечтал, чтобы у меня была крутая тачка, чтобы вокруг меня телки крутились… Но… разве это плохо?!

Кирилл взглянул на своего собеседника и тут же втянул голову в плечи, как испуганная черепаха. В глазах Шуры он заметил непривычный стальной блеск, какой бывает, когда кинжал на свету вытаскивают из ножен.

– Да нет, не могу сказать, что плохо, – сказал Шура, но тут же сдержанно продолжил: – Это – никак. Это твой выбор, но ты был машиной. Биологиче-ской. Частью большого, загнившего стереотипа. Представь, что все твои мечты сбылись. У тебя – несколько домов, десяток автомобилей и телок – полон двор. Эдакий гарем. И вот ты уже стар или даже умираешь, – ведь все мы смертны… – Лантаров нехотя кивнул, представление собственной смерти его не очень воодушевляло. – И что дальше, что ты оставляешь, уходя? Телки разбегаются, ведь им ничего, кроме денег, от тебя не нужно. Ты не давал им тепла, и они тебе его не возвратят. Ведь до их душ тебе дела нет. А машины и дома остаются – тут еще проще. Все это барахло куда-нибудь пристроят, но уже без тебя. Нет ни одной заинтересованной в тебе живой души… Что о тебе скажут: он был классный чувак, поимел много телок, вволю покатался на тачках? И все? Не обидно?

Лантаров, потупившись, молчал. Наброски своей кончины ему были неприятны. Но тут он нашелся:

– Ну не всем же быть героями и праведниками! Буду умирать с приятным чувством, что насладился вволю.

Но Шура его раскусил.

– Не лукавь! Ты смердящую палату не перевариваешь, а утверждаешь, что переживешь печаль прощания с миром. Ты ведь даже сейчас уже знаешь, что секс и барахло забываются и исчезают быстро. Иначе ты не твердил бы, что тут тебе плохо.

На этот раз Лантаров предпочел отмолчаться.

– Ладно, – примирительно продолжил Шура. – Я ведь тоже когда-то был биороботом. И чтобы изменить мышление, мне потребовалась серьезная болезнь. За которую я сегодня благодарен судьбе. И тебе потребуется время, да и каждому из нас. И еще – усилия. Ты хотел бы попробовать… другое будущее?

Признание на короткий миг сблизило Лантарова с этим суровым, почти непреклонным человеком, постичь которого он не мог. И которого он почему-то все еще боялся. Шура казался ему каким-то сценическим образом, вышедшим из дремучей чащи кудесником. Слишком многое он улавливал и интерпретировал так, что ему, Лантарову, становилось неуютно.

– А если бы хотел? Что тогда? – с неожиданным вызовом воскликнул молодой человек.

– Научись думать. Возьми ответственность за свое будущее. Ты – автор своей дальнейшей судьбы.

– Ну, я считал, что и так хозяин жизни. И если что-то получается не по-моему, это случай, мы над ним не властны.

– Случай, Кирюша, приходит как следствие. Как результат определенного, часто невольного мыслеобраза. Новая жизнь начинается в тот самый момент, когда ты принимаешь решение жить по-другому, меняться!

Кирилл поежился. Ему снова показалось, что кто-то величественный и незримый неусыпно наблюдает за ним, глядя отовсюду. От этого недавно появившегося ощущения было страшно, ведь этот наблюдатель просвечивал его нутро, знал все его слабости и как бы требовал поступков, к которым он чувствовал себя не готовым.

– Ну, я готов меняться… Меня только одно мучает… Почему это, – он с горечью кивнул на свой металлический корсет, источник ежедневной боли, – почему это… именно со мной? Все люди, которых я прежде знал, жили так же беспечно… так же бездумно, как и я. Шаманили с чем угодно, и я уверяю, среди них я не худший был. Почему именно я оказался тут?!

– Но, может, тебе просто больше повезло?! Может, в тебе есть Божий задаток все преодолеть и измениться? Тогда это – небесный дар, которого, возможно, нет у твоих прежних товарищей, которые живут, как растения.

Лантаров сжал губы. Эти мысли казались ему хитро расставленными силками. Шура же невозмутимо продолжал:

– Я много наблюдал за животными. За косулями или белками. Вот они при рождении уже состоявшиеся, завершенные существа. Им не нужно себя преобразовывать. А вот нам, людям, это необходимо. Без этого мы обречены на жизнь растений или гибель. Ты, как мне кажется, жил жизнью растения или животного. Пил, ел, опорожнялся. А признать свою болезнь, свое патологическое несовершенство – половина победы.

На душе у Кирилла стало муторно и тоскливо.

– Я еще жил нормальной жизнью. Учился, работал, даже книжки умные иногда читал… И мне Бог ничего особенного не дал, чтобы я стал, скажем, поэтом или музыкантом…

– А с чего ты взял, что Бог тебе должен? Это мы должны, причем не кому-нибудь, а себе! Даже если у кого-то обнаружится голос или слух, это еще не все. Только воля, беспредельная воля способна довести Божий замысел до завершенного продукта. А вот ты продукт какой-нибудь произвел на свет? Конечно, для простого нужно меньше усилий. Скажем, посадить дерево, произвести на свет и воспитать ребенка. Построить дом и создать семью – очаг душевного тепла и уюта. Труднее вылечить больного ребенка от смертельной болезни, спасти кого-то при пожаре, постичь милосердие, испытать сострадание. Вообще как-нибудь себя проявить. Прокрути любой из своих прежних дней, ведь ты наверняка жил в безумном напряжении – я вижу это по твоим глазам. Тебе сейчас не за что зацепиться, ведь так? Но, по-моему, самое главное для любого человека – это вовремя выяснить, чего он на самом деле хочет в жизни…