Чисто женская логика

Получив дозу презрения, она была свободна в словах, поступках, в своих мнениях и выводах. — А знаете, Куприн как то сказал, что писатель должен побывать даже беременной женщиной. Так что наркотик для меня... Не столь уж и страшное зелье.

Во всяком случае попробовать я бы не отказалась.

— Дорогое удовольствие, — сказала Надя со значением.

— Поднатужусь.

— Заметано. Мамашка... А это... Ручку-то позолотить бы.

— Возьми в сумке.

— Думаешь, там достаточно?

— Перебьешься.

— Я-то перебьюсь, но боюсь радости тебе от этого будет мало.

— Главное чтоб тебе, доченька, было хорошо.

— Ты уже об этом позаботилась?

— Не переоценивай мои возможности.

— Это уже не моего ума дело, это уже дело другого ума. Следственного.

Касатонова слушала этот странный разговор матери и дочери, разговор, в котором причудливо переплетались взаимное недовольство, невнятные угрозы, намеки на что-то важное, что-то громоздкое, что стоит между ними, и не переставала изумляться. Она попеременно смотрела на своих собеседниц широко раскрытыми глазами и не было в этих глазах ничего, кроме искреннего восхищения их умом и остроумием.

Бросив последние свои слова Надя поднялась и лениво прошла в ванную.

Через некоторое время там зашумел душ и Юшкова прикурила новую сигарету.

— Балмасов сделал ее своей любовницей, — сказала она без всякого выражения. Будто о погоде говорила, о скором дожде, предстоящей жаре.

— И вы... — Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала что уезжает с подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию. Вы тут наркотики помянули добрым словом... Она не наркоманка, конечно, но кое-что он дал ей попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько она погрязла в этом, но разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно понимал, что привязать ее к себе сможет только слегка подпортив. И он ее подпортил.

— Они вместе спали!? — с ужасом проговорила Касатонова.

— Да это пустяки, дело житейское... Спали, дремали, ворочались... Подумаешь!

Она стала пить. Что-то покуривает. Ей все время нужны деньги. Ей постоянно нужны деньги. Хорошие деньги.

— Обновки?

— Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете?

Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане и возвращается под утро без копейки... Это называется жизнь. А все остальное — нудота. Знаете, что сделал Балмасов самое страшное... Он лишил ее ощущения денег. Знал, что делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки, курево, инъекции... Чепуха!

Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни у нее не будет достаточно денег. Он протащил ее по международным курортам, по роскошным ресторанам, по аэропортам и гостиницам... Не позволяя тратить ни единой копейки.

Я это уже знаю по себе... Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, — Юшкова кивнула в сторону ванны, — у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны это прекрасно — мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны это... Это наркотик. А теперь, когда его не стало... Она вдруг обнаружила, что все двери закрыты.

— Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре... — Эта дура уверена, что я убила Балмасова, — сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом из коричневой сигареты, перемазанной темной помадой.

— Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба... — Был пистолет.

— Простите?

— Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький... Если не знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.

— И этот пистолет... — Нет его.

— Она его продала?

— Я его выбросила.

— То есть... — Взяла и выбросила, — с легким раздражением повторила Юшкова, причем, возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. — Выбросила, пока он не успел выстрелить.

— Так и не выстрелил?

— Не успел.

Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности.

— Надя тяжело переживает смерть Балмасова? — спросила Касатонова негромко.

— Странные какие-то переживания. Она злится.

— На кого? — изумилась Касатонова.

— Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось — большое, солнечное, обильное... И не состоялось. Может быть это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного — мы стали чужими. Черная тень Балмасова между нами.

— Вам его не жалко?

— Балмасова? — Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества. — Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.

— А на фабрике говорят — кто мог убить?

— Кто угодно, — Юшкова опять с раздражением передернула плечами. — Мне бы не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат, получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться. Мне бы этого не хотелось, — повторила Юшкова.

Из ванной вышла Надя, присела на диван. Все так же, не говоря ни слова, взяла со стола повестку, внимательно прочла все и печатное и прописные строчки, положила на стол и с усмешкой посмотрела на мать.

— Что ж ты молчишь?

— А что тебе сказать, доченька?

— На тебя вышли?

— Как видишь.

— Так, — протянула Надя и невольно, сама того не замечая окинула комнату долгим оценивающим взглядом.

— Ничего, квартирка, да? — спросила Юшкова.

— Сойдет.

— Я тоже думаю, что сойдет. Лучшей у тебя нет.

— Сколько же тебе светит?

— Сколько мне светит? — обернулась Юшкова к Касатоновой.

— Вы имеете в виду... — Надя, что ты имеешь в виду, когда спрашиваешь, сколько мне светит?

— Да ладно уж, замнем для ясности, — и, порывисто встав с дивана, Надя удалилась в свою комнату.

— Вот так и живем, — сказала Юшкова.

— До Балмасова все было иначе?

— Совершенно иначе.

— Значит, почва оказалась подготовленной?

— Значит, почва оказалась подготовленной.

Касатонова помолчала, затянулась несколько раз и, наконец, набралась решительности задать вопрос, ради которого и пришла сюда с выпрошенной у Убахтина повесткой.

— Я ведь живу в том же доме, что и Балмасов, — сказала она. — Мне кажется, я видела вас в тот вечер, когда было совершено убийство. По-моему, уже темнело.