Чисто женская логика

— Внимательно слушаю тебя, мама.

— Согласитесь, Николай Степанович, интуиция у женщин выше.

Результативнее. У меня нет никакого криминального опыта, но я подсказала следователю Убахтину, что отпечаток пальца убийцы надо искать на пульте управления телевизором.

— Согласен, было дело.

— И сейчас, вот только сейчас я поняла, чем отличаются снимки, которые сделали вы, от снимков, которые через три минуты сделал убахтинский фотограф.

— Неужели?! — восхитился Гордюхин.

— Да, Николай Степанович, да. И если у нас зайдет об этом разговор, я выдам эту тайну. Но продолжу. Давайте согласимся, что мир, в котором мы живем — это мир мужчин, они хозяева жизни. А наша сестра на подхвате. Мы — лакеи, прачки, уборщицы в доме, который называется мир. А лакеям позволено поступать по своей, лакейской, низкой, корыстолюбивой логике. Мы хитрим, изворачиваемся, лукавим точно так же, как это делают все лакеи мира. Глядишь, что-то обломится, что-то удасться урвать, пока хозяин отвлекся со своими высокими гостями.

— В этом что-то есть, — согласился Гордюхин.

— В этом правда жизни, а не что-то, — поправила Касатонова. — Поэтому женщины расчетливее, или скажем иначе — бережливее. У них меньше возможностей, они зависимы. Мы можем надеяться только на свою предусмотрительность, мы больше обстоятельств принимаем в расчет, для нас важны тон, жест, взгляд, громкость голоса, цвет галстука, запах лосьона. Мы наматываем на ус все, чем мужчина может легко и безнаказанно пренебречь. Я внятно выражаюсь?

— Вполне, — кивнул Гордюхин.

— Часто все эти мелочи оборачиваются большей раскованностью в поступках.

Как у детей... Я слабее, значит, мне можно. Мне это можно, потому что все равно отвечать тебе. И так далее. Некоторые называют это капризностью... Нет, это нечто совсем другое. Это попытка уравняться, встать с колен, как-то о себе заявить.

Леша, ты со мной согласен?

— Как ни странно... Да.

— Последние события в нашем доме, печальные события, неожиданно подтолкнули меня к мысли... Женщины по жизни незаметнее, они как бы более замаскированы.

— Интересно! — Гордюхин уловил в словах Касатоновой нечто знакомое, может быть, просто привычное словосочетание. — Насчет маскировки я не подумал, честно говоря.

— Нет-нет, Николай Степанович. Я говорю о другом. Не о маскировке. По жизни мы менее заметны. Основные поступки совершают все-таки мужчины. Совершено убийство? Конечно, это сделал мужчина. Угнана машина? То же самое. Сделано открытие? Даже вопросов не возникает. Вот пример... Вы подходите к подъезду и спрашиваете у старушки... Кто-нибудь заходил в дом? Нет, отвечает бабуля, никто не заходил. А заходила женщина. Но бабуля ее в упор не увидела, если, конечно, на ней не было шляпы в перьях.

— Вывод? — спросил Алексей.

— Мы живем на другом уровне. На более тонком. Не буду уточнять, какой уровень главнее. Это неважно. Повторяю, мы живем на ином уровне, более тонком.

Отсюда иная логика поступков. Иное понимание событий, а часто — иные выводы.

— Вы намекаете, что убийца — женщина? — спросил Гордюхин, которого трудно было сбить с толку изящными рассуждениями. Жизнь, прожитая среди людей чреватых, настороженных и готовых в любой момент выкинуть какой-нибудь невиданный доселе фортель, приучила Гордюхина во всех самых замысловатых рассуждениях видеть нечто простое и очевидное, более того, он считал, что кроме простого и очевидного в мире и нет ничего. А если что-то кажется непонятным и запутанным, то это может означать только одно — его пытаются обдурить, ему пудрят мозги и вешают лапшу на уши.

Услышав вопрос, Касатонова оборотила к Гордюхину изумленный свой взор и некоторое время рассматривала гостя с нескрываемым восхищением. И не нашлась ответить ничего, кроме коротенького словца:

— Да.

Их разговор в этом месте прервался, поскольку резко и даже с каким-то раздражающим напором прозвенел звонок. Алексей сидел к аппарату ближе других и поднял трубку.

— Слушаю, — сказал он с некоторой расслабленностью, почти с ленивым равнодушием. — Говорите.

Но тут же выражение его лица, поза, жесты резко изменились. Он подался вперед, глаза его заметались по комнате, время от времени в беспомощности останавливаясь то на Касатоновой, то на Гордюхине, словно он нуждался в помощи, но еще не решился, к кому из них обратиться в первую очередь.

— Да... Понял... Все понял... Когда? А сейчас? Уже?! Понял! Буду! Буду! Буду!

Обессиленно положив трубку на аппарат, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ни Касатонова, ни Гордюхин не мешали ему в борьбе с самим собой, ни о чем не спрашивали, не торопили с разъяснениями.

Наконец, Алексей распрямился, широко открытыми, но, похоже, невидящими глазами осмотрел комнату, скользнул, не задерживаясь, взглядом по матери, по Гордюхину, нервно хихикнул.

— Докладываю, — решился он произнести первое слово. — Пожар потушен.

— Это хорошо, — кивнул Гордюхин. — Пожарам нельзя давать полную волю.

Иначе все может сгореть.

— А все и сгорело.

— Но мы-то уцелели.

— А это уже не имеет большого значения. Я, во всяком случае, сгорел полностью. Хотя в таких случаях говорят, что не сгорел, а погорел.

— Ну, ладно, — сказала Касатонова неожиданно спокойным, отстраненным голосом. — Ты в порядке, даже не поседел. Выкладывай.

— Сгорели мои книжные склады, — сказал Алексей. — Все три.

— В разных концах города? — уточнил Гордюхин.

— Нет, они рядом стояли. Собственно, какие склады... Три железных гаража.

Они пустовали, машин у хозяев уже не было по разным причинам. И я снял их в аренду под склады.

— Может, замыкание? — предположил Гордюхин, чтобы произнести хоть что-то утешительное.

— Да? — удивился Алексей. — Докладываю... Электричество не было подключено.

Надобность такая не возникала. Поскольку все работы проходили при ясном свете дня. И второе... Вспыхнули все три гаража одновременно.

Некоторое время все молчали, осмысливая случившееся, потом поморгав глазами, как бы стирая с них картины страшного пожарища, заговорила Касатонова.

— Вообще-то, книги горят очень трудно... Они почти не горят. Тем более, в пачках.

— Это как? — не понял Алексей.

— Если в этих гаражах загорелось со стороны ворот, то выгорело два-три ряда книг, не больше. Книги не столько горят, сколько тлеют, — продолжала Касатонова. Достаточно выбросить из гаража эти два-три ряда тлеющих книг... И все. Остальные в неприкосновенности.