Чистое золото

— А до революции в нашей области тринадцать начальных школ было. И то учились только дети баев, чиновников и духовенства, — мягко вставил Василий Никитич.

— Были бы ребята нашими теперь вот, сейчас, — продолжал Кычаков. — Когда еще выучатся да назад приедут! И приедут-то не все.

— Да, — серьезно ответил Круглов, — с народом туго… Нелегко придется, Кычаков.

Они замолчали. Огоньки папирос разгорелись ярче.

— Ну, что делать! — послышался сильный голос Василия Никитича. — Молодежи нужно учиться, ты и сам хорошо понимаешь. А мы, брат, справимся, как бы трудно подчас ни было. Это тебе тоже понятно. Принимай пополнение из тех, кто останется, да смотри так устрой, чтобы они и здесь, работая, учиться могли. Пойдем-ка, я хочу с директором попрощаться — да домой. Завтра с утра областное совещание животноводов…

Они ушли в школу. Тоня медленно последовала за ними. Щеки ее горели. Она повторяла про себя нечаянно услышанный разговор. Ее товарищи и она сама — это сила, армия. О них говорят такие люди, как секретарь обкома партии и секретарь райкома комсомола. Уже сейчас, едва покинув школьные стены, бывшие десятиклассники могут стать нужными, необходимыми своему краю…

Эта мысль, впервые осознанная так ярко и четко, поразила Тоню. Ей хотелось сейчас же поделиться услышанным с товарищами, но она остановила себя. Разве кто-нибудь обронил ребятам хоть слово об этом? «Молодежь должна учиться», — вот что сказал Василий Никитич. Но они-то… Тоня и ее друзья, как они должны поступить?

«Нет, сейчас я ничего не решу… — думала она, сдвинув брови и глядя на веселье товарищей. — Завтра, потом…»

Она видела, как секретарь обкома искал глазами Сабурову, как весело Кычаков говорил с бывшими десятиклассниками, а в ушах ее все раздавались негромкие голоса и перед глазами горели красные огоньки, словно она все еще была в мягкой темноте двора, под голубоватыми звездами.

Тоню окружили друзья, и она еще раз оглянулась на Круглова, говорившего теперь с Надеждой Георгиевной.

Сабурова сидела возле сцены, где ей поставили кресло. Хотелось, чтобы о ней на время забыли. Так хорошо было смотреть на танцующую молодежь, потихоньку разбираясь в своих впечатлениях, подводя итоги. Но ее ни на минуту не оставляли одну. То и дело подбегали ученики, чтобы шепнуть ласковое и благодарное слово, узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Знаю, знаю, что вы меня любите, — повторяла Сабурова. — Идите, друзья, танцуйте, веселитесь.

Когда наконец она осталась одна, к ней подошел секретарь обкома:

— К вам не пробьешься — вы так окружены… Ну, довольны? — Он пристально посмотрел на нее и засмеялся: — Не совсем, правда? Вижу, что не совсем. Угадал? Ах вы, неугомонная душа!

— А ведь вы правы, — медленно заговорила Сабурова. — Как будто все хорошо… Молодежь чудесная, можно быть довольной, а какой-то червячок меня сосет. Кажется, будто отдала им не все, что могла, подчас дела хозяйственные, административные меня чересчур отвлекали… Словом, в чем-то я собою недовольна… Собою, не ими… Понимаете?

— Это хорошее недовольство, — ответил Круглов живо, — оно каждому настоящему работнику присуще. Может быть, в нем залог дальнейших успехов. Меня это ваше настроение радует, как все, что я вижу в школе. — Он поймал внимательный взгляд подошедшей Новиковой и обратился к ней: — Верно, товарищ Новикова? Хорошая школа! Полюбили вы ее?

— Так сильно полюбила, что сама себе удивляюсь, — просто и доверчиво отвечала Татьяна Борисовна.

— Чему же тут удивляться? Разве не естественно свою работу любить?

— Татьяна Борисовна ведь скоро покидает нас… — как бы вскользь заметила Сабурова. — Переводится в Москву.

— Вот как? — поднял брови секретарь. — А как же привязанность к школе?

— Куда я перевожусь? — звонко и совсем невежливо перебила его Новикова. — Как вам не стыдно, Надежда Георгиевна! После того, что я слышала сегодня от учеников? Даже не подумаю!

Глаза ее округлились от возмущения. Секретарь с улыбкой смотрел на нее:

— Но ведь хотели уезжать? Признайтесь.

— Думала иногда, что придется… Мне казалось — я провалилась, не умею преподавать…

— Это только казалось или было на самом деле?

— Казалось, казалось… — ответила Сабурова. — Будет преподавать хорошо.

Александр Матвеевич пригласил Новикову танцевать, и она ушла.

— Хорошая девушка, — сказал Сабуровой секретарь. — Самолюбива только очень и мнительна… Ничего, это все обомнется. Но вы-то знали, что она не уедет?

Глаза Сабуровой смеялись.

— А вы хитрая… — сказал секретарь. — У-у, политик! Ну, ведите свою линию. Вы молодежь понимаете. И позвольте вас поблагодарить, — продолжал он серьезно, — за прекрасный вечер, за хороших ребят. Мне нужно уезжать, к сожалению. Будьте здоровы, Надежда Георгиевна!

Выпускники не заметили, как уехали их гости.

Часа в три ночи преподаватели и родители разошлись. Уходя, Надежда Георгиевна сказала, что школа в полном распоряжении ребят и они могут веселиться сколько им угодно.

Тоня тихо беседовала с подругами, когда к ней подошел Соколов:

— Будешь танцевать со мной?

— Буду. А ты что так запыхался?

— Маму провожал… Спешил обратно. Боялся, что вы уйдете.

«Что ты уйдешь…» — поняла Тоня и положила руку на его плечо.

Они были под рост друг другу и долго плавно кружились по залу. Глядя на серьезное, даже торжественное, как ей показалось, лицо Анатолия, Тоня тоже примолкла.

Когда она устала, Толя подвел ее к окну. Они стояли, глядя на тающие звезды, пока Тоня не подумала, что молчание длится уж очень долго.

— Ты что-то хочешь сказать? — спросила она.

— Знаешь, — ответил Анатолий, все так же строго глядя на нее, — сейчас, пока мы танцевали, я все тебе сказал… Все, о чем ты не хотела слышать… Ты поняла, да?

— Солнце всходит, ребята! Идемте встречать! — крикнула Лиза.

И Тоня, мигом стряхнув с себя овладевшее было ею мечтательное настроение, быстро подала руку Соколову и подбежала с ним к Жене:

— Идем, Женечка, встречать утро!

Все высыпали на крыльцо. Над тусклой землей теплилось и дышало еще сонное розоватое небо. Во всем была просветленная сосредоточенность утра, когда горы, деревья и вода ждут солнца.

Первый чистый луч пробился из-за гор, упал на поселок, заиграл в траве, покрытой матовым холодком росы, на крышах домов и стволах деревьев.