Чистое золото

— Спасибо! До свидания! Счастливо оставаться!

— Петра Петровича приветствуйте!

— Мы напишем!

— Надежду Георгиевну расцелуйте за нас!

Машина тронулась, но, подъехав к школе, шофер затормозил.

— Ждут, видно, вас, — сказал он. — Целая делегация.

У школьных ворот стояли ребята-десятиклассники и Мухамет-Нур.

— Вы посмотрите, товарищи, что делается! — восклицала Лиза.

Мухамет желал всем счастья, провожающие ребята совали в окна цветы, толпились около машины.

— Учитесь хорошо!

— Не забывайте Таежный!

— И вы не подкачайте! Чтоб весной все получили аттестаты!

— Лиза Моргунова! Веселая будь, здоровая, как дома была! За этого Степу не бойся. Теперь в третий класс перешел — может, поумнеет, — напутствовал Мухамет Лизу.

— Проводил свою любимицу! — сказал Таштыпаев, когда автобус отъехал от школы. — Ты сознайся, Лиза, что Мухамет всегда был к тебе неравнодушен.

— Да ну тебя! — сердилась Лиза. — Зачем тень на человека наводить? Он ко всем одинаково относился.

У клуба, где висел плакат: «Счастливый путь, друзья!», ждали Кирилл Слобожанин и приисковые комсомольцы. Снова начались рукопожатия, пожелания, напутствия, и когда машина в конце концов выехала из поселка, Лиза расплакалась.

— Как я в другом месте буду жить? — повторяла она. — Нигде таких людей нет, как у нас!

— Не плачь… — растерянно шептал ей Андрей. — Ну что это, честное слово… Неудобно…

Все жадно смотрели на поселок, медленно исчезавший за поворотом дороги, на копры шахт, горы. В их густой, темной зелени уже пробивалось бледное золото.

Тоня сидела между Женей и Толей. Все трое молчали и лишь поглядывали друг на друга. Михаил Максимович изредка наклонялся к дочери и спрашивал, взяла ли Женя мамину теплую кофточку, уложила ли калоши.

Глядя на убегающие вдаль знакомые места, Тоня живо представила себе, что и она уезжает. Воображение уводило ее все дальше от родного уголка; несмело замирало сердце, точно предчувствуя впереди большие, значительные события, неудержимо надвигающуюся новизну.

«Разве я жалею, что не еду? — спросила она себя. — Нет, не уйдет это от меня».

А горы всё развертывали перед уезжающими свою многообразную и дикую красу. Белое стадо овец на склоне казалось облаком, запутавшимся в кустах. Иногда в высоте пролетали орлы, распластав сильные крылья. И все ниже и ниже спускалась дорога, чаще стали встречаться деревни, поля с желтеющим жнивьем, люди, машины. Шла выборочная уборка. Хлеб снимали с участков, на которых колосья достигли восковой спелости. На полях мелькали красные галстуки пионеров, собиравших колоски.

Внизу воздух показался другим: он стал проще, скучнее, без крепких запахов трав и хвои, без той особенной свежей остроты, которая присуща горному воздуху, а в долинах бывает только после сильной грозы.

На станции все рассыпались по платформе.

— Если будет трудно, Тоня, — говорил Илларион, — иди к Слобожанину — он всегда поможет.

— Знаю.

— Я на тебя надеюсь. Ты здесь поддержишь честь класса… Словом, где бы ни работала, покажешь себя.

— Не знала, что ты обо мне такого хорошего мнения, — засмеялась Тоня.

— А как же! Конечно, хорошего, — серьезно подтвердил Илларион.

— Мне казалось, что мы с тобой очень разные. У тебя характер чем — то на Нинин похож, а Нина всегда говорила, что мне больше всех надо.

— Видишь ли, — сказал Ила несколько смущенно и поправил очки, — семья у меня такая… Отец и мать очень хорошие люди, но… как бы это сказать… суховаты, что ли. У нас в доме неприличным считалось слишком резко выражать свои мнения, проявлять чувства. Может быть, какой-то отпечаток это и на меня наложило. Но если внешне я такой… чересчур спокойный, то понимать я способен. Мне твоя последовательность и прямота всегда нравились.

— Ну, я рада! — Тоня протянула ему руку и хотела отойти к подругам.

Но ее остановил Толя Соколов:

— Тоня, на минутку! Еще один прощальный разговор…

Они дошли до края платформы. Соколов молчал.

— Ну, что же ты? Говори, сейчас поезд придет.

— Я, Тоня, хотел попрощаться с тобой отдельно и поблагодарить тебя.

— За что, Анатолий?

— Ты знаешь, — тихо сказал Соколов и поднял на нее глаза. В них был такой благодарный и теплый свет, что и Тонин взгляд просиял навстречу юноше. — Я тебя долго любил, Тоня, — уже смело и просто сказал Анатолий. — И никогда мне не приходилось думать о тебе плохо. Это ведь, наверно, не часто бывает. Вот за что спасибо. Любовь у меня была несчастливая, — улыбнулся он, — а вспоминать ее буду с благодарностью. Потому что ты настоящая девушка, которую стоит любить.

Тоня смутилась:

— Ну, Толя, что ты, право…

И еще… Наверно, нелегко тебе в жизни придется. Но я как-то за тебя спокоен. Уверен, что все выдержишь. Вот что я хотел сказать.

Они снова поглядели друг на друга и внезапно поцеловались.

Где-то близко загудел паровоз.

— Поезд идет! Скорее! — крикнула Тоня.

Поезд с шумом прогрохотал мимо, и они бросились к передним вагонам.

— Ну, мама… — Анатолий подошел к матери.

Зинаида Андреевна обняла сына и долго, не отрываясь смотрела на него.

— Прощай, фантазерка! — сказала Тоне Нина. — Желаю тебе… желаю, чтобы ты не менялась.

Она ласково засмеялась и вошла в вагон, куда за ней протиснулась взволнованная докторша.

— А со мной, со мной, Антонина!.. — говорила заплаканная Лиза.

Теплое мокрое лицо ее прижалось к Тониной щеке.

— Тонька моя золотая, моя дорогая подружка! — горячо шептала Лиза прямо в ухо Тоне. — Пиши, слышишь? С Андрюшкой дружи, слышишь?

— Все слышу, милая. Ты с ним-то простись, он ждет не дождется, — сказала Тоня, гладя спутанные кудри.

Лиза повернулась к Андрею, а Тоня, взяв Женин багаж, подала его уже стоявшему на площадке Соколову.

Михаил Максимович никак не мог расстаться с дочерью. Он целовал ее волосы, руки, глаза, а Женя, плача и улыбаясь, повторяла:

— Папа, не скучай! Не тоскуй без меня, папа!

Обняв Тоню, она шепнула ей:

— Пусть все будет у тебя хорошо, Тосенька.

— Садитесь скорее! Садись, Женя! — закричали кругом.

Женя прыгнула в вагон и с площадки показала Тоне глазами на отца.