Читать не надо!

Однажды меня пригласили на одну научную конференцию: я была рада возможности выступить перед коллегами. Я такая же, как и вы, сказала им я, имея в виду, что много лет преподавала в университете.

Мгновенно по рядам участников пробежала рябь недовольства. Сама того не понимая, я публично допустила промах. Эмигрантам дозволено многое, но только не быть такими, как мы, нормальные, законопослушные люди. Потому что мы за свою нормальную, законопослушную жизнь дорого заплатили, но с нами так никто не носится.

Некто из присутствующих заметил, что моя эмиграция по сути и не эмиграция, потому что у меня есть паспорт и я могу, когда захочу, вернуться на родину, ведь никто же там меня не прибьет и не посадит в тюрьму, не так ли? Такую эмиграцию вполне можно было бы назвать затянувшейся туристической поездкой.

Другой участник конференции, чех, кричал, что он бежал в Германию от коммунизма, а я, насколько ему известно, бежала от посткоммунизма, от демократии. И я не имею права дискредитировать достойную традицию восточноевропейской эмиграции.

В общем, эмигрант только эмигранта своего калибра и воспринимает достойным данного морального выбора. Поэтому он и не выносит, если его трагическую участь сравнивают с участью иных эмигрантов. Те же, кто эмигрантами не являются, не могут допустить, что эмигранты некогда были такими же, как и они, людьми, ибо в противном случае почему же они стали эмигрантами?

Эмигранты не оправдывают ваших надежд

Завидная участь зваться эмигрантом. (Эдуард Сэд[39])

Как-то одна западноевропейская писательница меня спросила:

— Но ведь вы, конечно, когда-нибудь вернетесь в свою страну?

— Зачем же? — удивилась я.

Писательница примолкла. В то время как она сама по полгода проводит в Испании, а остальные полгода — во Франции и считает это нормальным, мне она вменяет в обязанность возвращение в свою страну. Почему этой западноевропейской писательнице вздумалось отправлять меня назад? Потому что я — восточноевропейская писательница. А писатели из Восточной Европы если и живут на Западе, то только в силу необходимости. Американский писатель в Берлине, немецкий — в Ирландии, датский — в Португалии: каждый живет так, как и надлежит людям их профессии. Если же румынский писатель живет в Париже без очевидных политических причин, это подозрительно.

Каждый эмигрант — тот экран, на который мы проектируем свои фантазии насчет того, каким должен быть эмигрант, и пока он нам это позволяет, он нам угоден. Он угоден нам, как личность, которая страдала, как усертва реэ/сима, как борец за демократию, как поборник свободы, который не смог вынести угнетения в своей стране и покинул ее. Стоит ему выйти за рамки этого стереотипа, и он становится неугодным, потому что не оправдал наших надежд. Мы выражаем ему сочувствие, а он, неблагодарный, кусает руку, которая его гладит.

Писатель-эмигрант порой ощущает себя скаковой лошадью. Его друзья, люди, неудовлетворенные своей участью, поклонники, прочие эмигранты — все ставят на него. Ибо эмигрант является для них воплощением мечты о свободе — свободе от вещей, от семьи, от банальной повседневности. Эмигрант — живое доказательство того, что независимая, творчески активная жизнь все-таки существует. Но никто не задается вопросом, каким образом добывает эмигрант свою свободу, какую цену он за это платит. Потому что эмигрант — образ, воспринимаемый со стороны. В том числе и самим собой.

Эмиграция — уроки адаптации

Наш человек, едва ли не по определению, несколько подпорчен.

(Иосиф Бродский)

Эмиграция обычно — добровольный выбор. Невыносимые в политическом смысле ситуации, как правило, терпеливо переносятся: многие остаются и приспосабливаются к обстоятельствам. Эмигрант же — это тот, кто отказывается приспосабливаться.

Если считать, что эмиграция — результат несостоявшейся адаптации, что поэтому эмигрант — некая разновидность асоциального человека с расстроенной психикой, тогда изгнанник непременно окажется в трагикомической ситуации. Ибо жизнь в эмиграции — это процесс адаптации.

Покинув свою страну, потому что не смогла приспособиться к неизбывному террору лжи в общественной, политической, культурной и повседневной жизни, я встречала за границей своих соотечественников, многие из которых лгут точно так же, как и те, что остались дома. Югославские эмигранты (если только это не беженцы) врут, что их лишили паспорта. Оставшиеся на родине также лгут, потому что многие из них способны пересечь границу с тем же самым паспортом. Невозможность возвращения на родину придавала эмиграции из Восточной Европы в годы «холодной войны» ауру трагедийности. Возможность вернуться лишает югославских эмигрантов такой ауры.

Эмигрировавшие писатели имеют еще и дополнительную проблему самоподачи: от них требуют, чтобы они публично называли себя эмигрантами. С другой стороны, никто ничего не требует от изможденной боснийской мусульманки с пятью малолетними детьми, ведь с ней и так все ясно.

Мало-помалу писатели-эмигранты начинают прикасаться к собственным биографиям (следуя требованиям окружения, в котором оказываются), составляют жития свои в пору эмиграции, потому что именно этого от них ждут, а они и не прочь. Мало-помалу многие приспосабливаются к образу-стереотипу, который их окружение приписывает эмигранту. Многие довольствуются участием в жанре социологии.

Среди не слишком многочисленных в эмиграции югославских интеллектуалов есть такие, кто радостно подчеркивает свою причастность к борьбе против сербского или хорватского национализма (не забывая упомянуть при этом, что они также являлись и жертвами коммунистической идеологии), хотя на самом деле они оказались за границей просто потому, что не захотели воевать. Попадаются и такие, кто публично заявляет, дескать, мы бежали от диктаторов, хотя на самом деле не исключено, что от собственных жен. Есть такие, кто утверждает, будто бежали от национализма, но, если им предложат, охотно принимают на себя роль представителей своей национальной литературы за рубежом. Эти усвоили урок: выдавать себя за антинационалиста легко, трудней оставаться националистом. Даже Западная Европа не выносит национально нейтральных: самодовольной западноевропейской идеологии мультикультурализма требуются четко выраженные культурно-этнические индивидуальности, дабы щедро даровать им свободу самоопределения.

В общем, с подозрением относясь к государствам и обществам (этому научила их жизнь), многие эмигранты одной ногой пребывают в одном государстве, другой — в другом. Никогда не знаешь, когда что пригодится. Словом, эмиграция, этот общепризнанный уход от социальной лжи, трансформируется в новую ложь. Со временем эмигрировавшие личности приспосабливаются к образу, которого, как они считают, от них ждут. И этим напоминают нам конферансье-профессионалов, которые прекрасно знают нравы своей публики.