Читая «Голодные игры»

Распорядители Игр появились в первый же день, вскоре после начала тренировки — около двух десятков мужчин и женщин в пурпурных одеяниях. Они сидят на скамьях, устроенных вдоль стен зала, иногда прохаживаются, смотрят, что-то записывают. А чаще всего пируют за огромным столом, куда слуги подносят все новые кушанья, и как будто не обращают ни на кого внимания. Хотя пару раз, повернувшись в их сторону, я натыкалась на чей-нибудь взгляд. Во время наших перерывов на еду распорядители совещаются о чем-то с инструкторами. Когда мы возвращаемся, они сидят вместе.

Завтрак и обед нам подают отдельно на своих этажах, ленч — для всех двадцати четырех сразу в столовой рядом с тренировочным залом. Блюда расставлены на тележках — подходи и бери, что хочешь. Профи обычно собираются шумной компанией за одним столом, подчеркивая свое превосходство — мол, мы друг друга не боимся, а на остальных нам и вовсе наплевать.

— Слушай, а вас не смущает, что наступит момент, когда победителем останется лишь один? — поднимает бровь Гейл, глядя на Финника.

— Я бы не назвал себя типичным профи, — ухмыляется тот. — Я не вызывался добровольцем, не дружил со своими соперниками, я с самого начала это понимал. Насчёт остальных не знаю, не представляю, как можно держаться друзьями, а после перерезать друг другу глотки.

— Зачем тебе союзники, если за твою смазливую мордашку спонсоры чуть ли не дрались? — хмыкает Джоанна.

— Ох, всё тебе моя мордашка покоя не даёт, — неодобрительно поджимает губы Финник. — Зависть — хреновое чувство, Джо.

Она бьёт его кулаком в плечо, а остальные смеются.

— Ты всегда был таким… скромным? — улыбается Китнисс, прикусывая губу, чтобы не рассмеяться.

Он ухмыляется, накручивая прядь волос на палец, всем своим видом говоря, что ответ очевиден.

Большинство других сидят поодиночке, словно овцы, отбившиеся от стада. С нами никто не заговаривает; мы едим вместе и даже пытаемся поддерживать дружескую беседу — Хеймитч на этот счет все уши прожужжал.

Знать бы еще, о чем говорить. О доме — грустно, о настоящем — невыносимо. Однажды Пит вытащил хлеб из корзинки и стал показывать мне разные сорта. Организаторы позаботились, чтобы в корзинах был хлеб из всех дистриктов вдобавок к непревзойденному капитолийскому. Буханки в форме рыбы, зеленые от добавленных в них водорослей, из Дистрикта-4. Маленькие полумесяцы, усыпанные семенами, из Дистрикта-11. Почему-то выглядят они гораздо аппетитнее, чем обычные растрескавшиеся кругляшки у нас дома, хотя и сделаны из такого же теста.

— Вот так вот, — подытоживает Пит, сгребая буханки обратно в корзину.

— Ты много знаешь, — говорю я.

— Только о хлебе, — возражает он. — Ладно, теперь засмейся, будто я сказал что-то смешное.

Мы оба прыскаем от смеха, довольно убедительно, и словно бы не замечаем, как остальные на нас глазеют.

— Отлично, а сейчас я продолжаю мило улыбаться, а ты что-нибудь говори, — продолжает Пит.

Эта так называемая дружба изматывает будь здоров. Тем более что с тех пор как в тот раз я хлопнула дверью, отношения между нами охладели. Но приказ есть приказ.

— Я не рассказывала, как однажды за мной гнался медведь?

— Нет, хотя звучит интригующе.

Я начинаю рассказ, старательно разукрашивая его мимикой и жестами. История эта произошла на самом деле — как-то раз я сдуру решила поспорить с медведем-барибалом, у кого из нас больше прав на дупло с медом. Пит хохочет и к месту задает вопросы. У него это получается гораздо лучше, чем у меня.

— А что за история? — Пит смотрит на Китнисс, на губах которой появляется улыбка.

— Да собственно, это и есть вся история, — отвечает девушка, пожав плечами.

— На самом деле это действительно забавная история, — улыбается Гейл, привставая. — Пару лет назад Китнисс наткнулась на дупло. Она залезла на дерево, оставив лук и стрелы внизу, а пока она собирала мёд, подошёл медведь, питающийся из этого дупла.

— Он был достаточно крупным, гораздо больше, чем всё, на что я охотилась, а у меня, к тому же, не было оружия, — качает головой Китнисс. — Я могла убежать, пока он приближался, но, не будь шибко умной, я решила предъявить права на мёд, находящийся в дупле и осталась на дереве: безоружная и совсем крошечная по сравнению с медведем. Приняла я решение отпугнуть его, так как кроме ведёрка с мёдом и веток у меня ничего не было, я сначала перебралась выше, кидая в него ветками, которые я отламывала от дерева.

— В общем, когда я спохватился и нашёл её, медведь был в мёде, больше кидаться было нечем, Китнисс сидела на самой верхушке дерева, истошно крича, — качает головой Гейл.

— Больше туда мы не ходили, — улыбается Китнисс. — В медведе, конечно, мяса много, но даже вдвоём нам его было бы не дотащить.

— Не говоря уже о том, что он, скорее всего, был там не один, — кивает Гейл.

На второй день, когда мы пробуем свои силы в метании копья, Пит шепчет мне на ухо:

— Кажется, мы обзавелись еще одной тенью.

Я метаю копье — с небольшого расстояния выходит не так уж плохо — и вижу, что чуть поодаль сзади за нами наблюдает девочка из Дистрикта-11, та самая двенадцатилетняя, которая так напомнила мне Прим. Вблизи она выглядит на десять. Блестящие темные глаза, атласная кожа. Девочка слегка наклонилась вперед на носочках и чуть-чуть отстранила локти от боков, готовая упорхнуть при малейшем звуке. Будто маленькая птичка.

Пока Пит бросает, я наклоняюсь за другим копьем.

— Кажется, ее зовут Рута, — негромко говорит он.

Я закусываю губу. Рута — маленький желтый цветок, растущий на Луговине. Рута, Прим — в каждой из них едва ли семьдесят фунтов, да и то если в мокрой одежде.

— Ну и что ты предлагаешь? — спрашиваю я несколько резче, чем хотела.

— Ничего, — отвечает он. — Просто поддерживаю разговор.

Теперь, когда я знаю, что она рядом, мне трудно ее игнорировать. Девочка молча ходит следом и учится в тех же секциях, что и мы. Она не хуже меня разбирается в растениях, быстро лазает, метко стреляет — раз за разом попадает в мишень из рогатки. Но что такое рогатка против здоровенного парня с мечом?

За завтраком и обедом Хеймитч и Эффи дотошно выспрашивают нас о каждой минуте, проведенной в тренировочном зале: что делали, кто за нами наблюдал, какое впечатление производят другие трибуты. Цинна и Порция с нами не едят, так что наших кураторов ничто не сдерживает. Нет, друг с другом они больше не схватываются, зато с завидным единодушием принялись за нас. Не знаю, как Пит терпит, а я от нескончаемых указаний, что делать и чего не делать на тренировках, уже на стенку лезу.

Когда во второй вечер нам наконец удается от них улизнуть, Пит ворчит: